Напарник

Он всегда спал чутко, и это его спасло. Когда взвизгнули тормоза, и мерное гудение мотора прервалось, и «Минск» резко замедлил ход, так что Сергея качнуло и чуть не ударило о спинку сиденья впереди – он уже не спал. Он уже лез вперед, он уже перехватывал баранку, он отпихивал сопротивляющегося пацана и давил на газ – все это в темноте, видя лишь сверкание белков в глазах напарника и узкие конусы фар дальнего света впереди, на дороге. А потом было хриплое дыхание и возня, но Сергей все же ухитрился затолкать парня на соседнее сиденье, и чувствительно врезал ему под ребра, и только потом спросил:

– Что это было?

– Пашка, – бормотал пацан, – Пашка.

А в глазах его стояла хмарь морока.

Пашка. Какой-нибудь автостопщик на обочине, задирающий руку, случайно выхваченный фарами, со своей неизбежной табличкой: «Москва» или «Сухуми» или «Чертовы кулички». Пашка. Ха. «Давно мертв твой Пашка, парень,» – так хотел сказать Сергей, но, глядя в серую хмарь в глазах напарника, промолчал и только прибавил газу.

Они ехали в ночь – в ночь леса и полей по сторонам дороги, где кромка неба лишь чуть светлей корявых древесных контуров, где нет огней в окнах изб и нет встречных машин. Они летели на ста двадцати, потом на ста сорока – а пацан молчал, и глядел в окно, назад, туда, где остался случайный автостопщик. Они летели, и где-то справа разгорался рассвет, но впереди ждала все та же ночь.

Когда небо на востоке посерело, и из придорожного тумана начали выступать крыши и стога, парень повернулся к Сергею.

– Пашка, – сказал он, едва шевеля губами. – Пашка. Он был со мной.

Сергею хотелось заткнуть уши. Не выслушивать чужой истории, что бы там ни было – пьяной драки из-за девочки, гранаты, брошенной в костер, купания на реке, когда один выплыл, а второй нет. Он слышал уже десятки таких историй, почему-то у каждого из этих пацанов оказывалось в запасе что-то подобное, и это значило – выхода нет. Выхода нет! Можно увеличить скорость до ста шестидесяти, все равно не успеть.

– Пашка, – пацан тянулся к Сергею, и Сергей отбрасывал его руки, отсекал, как в джунглях, наверное, отсекают липкую лиану или лозу.

А потом появились жгуты. Было уже достаточно светло, и в этом бледном розоватом свете Сергей увидел их. Они свивались и развивались в глазах мальчишки, и надо было тормозить, но дикая, глупая надежда заставляла жать на газ. Есть ли у штуки голова? Может ли она закружиться от скорости? Сто шестьдесят, сто восемьдесят – если впереди мокро, ему не затормозить.

Это было похоже на «дворники» – туда-сюда, туда-сюда, полоса, проходящая по радужке, блик – его можно и не заметить. Туда-сюда, все быстрее, а радужка бледнеет – или это закатываются глаза? У Сергея не было времени посмотреть – утренний туман летел за машиной и рвался в клочки от скорости. А потом ударили хлысты. Глаза парня совсем побелели, и хлысты ударили сквозь белизну – и раз, и другой, и третий, и тощая рука потянулась к рулю. Только тогда Сергей вытянул из кармана свою ампулу, и, уже давя на тормоз, он думал – неплохо было бы, если бы мы перевернулись. Неплохо было бы, если бы это закончилось здесь навсегда.