Наперегонки с темнотой

Не зная, о чем принято думать в такие моменты, я пробовал отыскать в закоулках сознания верные мысли, но все, что приходило на ум — это воспоминания и сожаления. Я вспоминал детские годы, друзей, родителей и вдруг понял, что больше не держу зла на отца. Если бы в данную минуту он очутился передо мной, я бы сделал немыслимое — подошел к нему и обнял. Ни разу за все детство не делал этого, а сейчас поступил бы именно так.

Впервые за долгое время я вспомнил также Анну и мысленно попросил у нее прощения. За все наши мелкие ссоры, за свое порой слепое упрямство, за бессилие перед ее болезнью, а плюс ко всему за то, что так скоро ее забыл. А еще неожиданно подумал — хорошо, что она не дожила до этого дня. Анна была очень ранимой и, наверное, к лучшему, что ей не довелось застать всех ужасов, с которыми мы столкнулись за последние полгода. Не довелось бросать так горячо любимый ею дом, жить в метро, испытывать муки голода, переносить смерть Айлин и помешательство Роба.

Что-то еще мне вспоминалось — какие-то ненужные обрывки событий, лица встреченных когда-то людей, услышанные от кого-то или сказанные кому-то фразы, но больше всего меня терзали сожаления. Почему-то именно теперь мне до ужаса хотелось жить.

Хотелось еще что-то сделать, увидеть, попробовать, испытать… Что-то, чего никогда не делал прежде. Внезапно я понял, что мне нет еще и тридцати шести, а подобных вещей осталось так много. Если бы только у меня была возможность, я бы использовал остаток жизни на их воплощение.

Размышляя об этом, я не заметил, как меня переполнило жалостью к себе. Все прошедшие месяцы я не позволял ей взять над собой верх, зная, что не имею на то права, но теперь она поднялась откуда-то из глубин подсознания и до краев захлестнула мой разум. Столько времени я не разрешал себе проявлять слабость, а в эти мгновения оказался не в силах бороться с нежданно нахлынувшей едкой печалью. Вероятно, еще чуть-чуть и я бы даже пустил слезу, но, к счастью, меня отвлекла Терри.

Она тихо подошла, обняла меня за пояс и, уткнувшись лицом в мой живот, надолго замерла без движения. Я гладил ее по спутанным волосам и боролся с желанием предупредить о задуманном. С одной стороны, я хотел оставаться с ней честным и рассказать, что в последний момент пущу ей пулю в висок, а с другой, может лучше, если она ничего не будет знать и умрет внезапно.

— Это ведь конец, пап? — слабо пошевелившись, спросила она.

— Да, детка, думаю, это конец, — крепче прижав ее к себе, ответил я.

Вздохнув, она зарылась лицом в складки моего свитера и еще с минуту мы простояли обнявшись, но потом я все-таки не выдержал. Настойчиво отодвинув ее от себя, я присел и тихо произнес:

— Я должен кое-что сказать тебе, Терри. Когда они ворвутся сюда, у нас будет выбор. Либо мы позволим себя заразить и станем такими, как они, либо умрем сами. Ты понимаешь? — Она молча кивнула. — Понимаешь? Хорошо. Я свой выбор сделал. Я выстрелю в себя прежде, чем это произойдет, а тебе нужно решить, чего хочешь ты.

Кто-то из людей уже зажег фонари, поэтому я четко различал ее бескровное, исхудалое от голода и лишений лицо. На нем появилось сосредоточенное выражение, а взгляд сделался кричащим, почти умоляющим. Я уже успел пожалеть, что поставил ее перед таким жестоким выбором, но выражение немой мольбы вдруг пропало из ее глаз.

— Я не хочу становиться, как они, — заявила она с решимостью, свойственной скорее взрослому, умудренному опытом человеку. — Лучше пусть будет так, как ты решил, пап. Я не боюсь.

Мы понимающе друг другу кивнули и вновь обнялись. Удары в дверь не прекращались. С чудовищной силой и оглушающей, томительной монотонностью они отмеряли время, оставшееся нам до последнего вздоха. Слушая их, я ощущал себя так, будто кто-то вбивает гвозди в крышку моего гроба, а я лежу в нем еще живой и ничего не могу предпринять.

Женщины и дети вокруг уже не скрываясь плакали, молились и прощались друг с другом, мужчины с окаменевшими лицами стояли перед лестницей и все крепче прижимали к себе оружие, будто холод металла мог придать им недостающего мужества, и лишь Митчелл перебегал от одного человека к другому. С каждым он о чем-то разговаривал. Я не слышал его слов, но решил, что он вздумал напоследок взять на себя роль проповедника и теперь всем желающим читает молитвы и отпускает грехи.

Спустя еще минут десять дверь начала сильно скрипеть и угрожающе пошатываться. Изнутри ее подпирали несколько человек, но было ясно, что это всего лишь продление агонии, борьба с неизбежным, временная отсрочка перед неминуемой гибелью. Отстранив Терри, я подтолкнул ее за спину и приготовился.

— Уилсон, она не выдержит! — подбегая ко мне, на ходу прокричал Митчелл. — Собирай женщин, детей и идите к выходу. С тобой Чарли, Дэниелс, Уотсон и Ричардсон. Берете всех, кого можете и пытаетесь уехать. Места в машинах не жалейте, хоть в багажниках, хоть на крышах, но каждый из вас должен вывезти столько, сколько получится.

— А ты и остальные? — ошарашенно спросил я.