Наперекор судьбе

– Пора тебе, сестренка, найти надежного мужчину, который заботился бы о тебе, – тоном бывалого семьянина говорил Билли, хотя его собственный стаж семейной жизни исчислялся полутора годами. – Думаю, Джон именно тот, кто тебе нужен. Мне он очень нравится. Искренний человек, сразу видно.

– Чудесный парень, – одобрил выбор Барти лорд Бекенхем. – Сказал мне, что ему по нраву армейская жизнь. И это правильно.

– Пусть он и не из высшего общества, но Барти он искренне любит, – заявила леди Бекенхем, когда они с Селией остались одни. – Он у всех вызывает симпатию. Даже у меня. Думаю, для нее это прекрасная партия.

Кит тоже был в восторге от Джона.

– Я давно не встречал таких здравомыслящих людей, – признался он.

Адель и Венеция радовались за Барти, но внешне. Делясь впечатлениями между собой, обе пришли к выводу, что Барти выбрала себе слишком уж идеального человека, чтобы у них дошло до свадьбы.

– Десять из десяти: он тебя обожает. По-настоящему обаятельный мужчина, – заметила Венеция.

Смысл ее замечания был ясен: вероятно, Джон проявил к Венеции интерес и сказал какой-нибудь комплимент, но Барти ничуть его не ревновала.

– Он такой милый, – произнесла Адель, целуя ее в щеку. – Вы так замечательно подходите друг другу. Вряд ли мог бы найтись более подходящий мужчина.

Барти с некоторой настороженностью следила за близняшками. Хотя они давно вышли из подросткового возраста и убедились, что мир не вращается вокруг них, но, когда они оказывались вместе, от них по-прежнему можно было ждать каких-нибудь глупостей. Однако Джон просто наслаждался их красотой, не имея никаких задних мыслей. Он даже Барти признался, что мог бы целый день смотреть на Адель и Венецию.

Барти была рада… Нет, она была очень счастлива, что Джон понравился всем без исключения. Все одобряли ее выбор, но тем не менее… Она постоянно вспоминала расхожую фразу: «Это слишком хорошо, чтобы быть правдой». Все, что касалось Джона, действительно было слишком хорошо, и это была правда. У Барти появилось глупое, извращенное, какое-то детское желание услышать хотя бы одно критическое замечание в адрес Джона. Совсем незначительное. Тогда ее выбор не будет «десять из десяти», не будет этой правильности, безупречности. Не будет идеала.

Но зачем? Зачем ей это понадобилось? Барти знала ответ, но жестоко и безжалостно загоняла его в самые глубины сердца. Они с Джоном провели в Эшингеме замечательное Рождество, прихватив и следующий день, после чего отправились в ее лондонский домик.

Вскоре Джон уехал. Их последняя ночь была нежной и грустной, полной заверений в любви и обещаний.

Она такая счастливая. Невероятно счастливая. И Джон очень любит ее. По-настоящему. Искренне. Возможно, у нее нет никакой депрессии. Просто усталость. Дикая, нечеловеческая усталость. Она устала от бесконечных ограничений и лимитов, ставших еще жестче, чем в начале войны. Больше всего нареканий вызывали у людей лимиты на чай и сахар. На неделю – всего две унции чая. Много ли полноценных заварок сделаешь из этих двух унций?

– Это хорошо, Миллер, что вы решили повременить со свадьбой, – весело заявила ей Парфитт, когда в один из вечеров они встретились в Лондоне. – А то пришлось бы тебе делать фальшивый свадебный пирог из картона и раскрашивать его. Сейчас все невесты этим занимаются. У меня на прошлой неделе подружка замуж выходила. Собиралась, как и ты, дожидаться конца войны, да пузо помешало. Подзалетела девка. Это ты у нас внимательная и осторожная.

Может, и ей нужно было бы появиться в Эшингеме с пузом? «С начинкой», как выражаются близняшки. Вот тогда все наверняка подумали бы, что Джон не такой уж замечательный парень. Или замечательный, но в ином смысле.

Боже мой, что с ней? Почему ей в голову лезут такие мысли?

* * *

Взросление Иззи замечали все. Ей шел четырнадцатый год. Она вытянулась, стала стройнее. Ее фигура начала приобретать женские формы. Она больше не выглядела ребенком. У Себастьяна это вызывало странное, двойственное отношение. С одной стороны, он гордился, что его дочь взрослеет и становится еще красивее. С другой – в нем снова вспыхнуло желание опекать ее и контролировать каждый шаг, но уже по иным причинам. Себастьян словно пытался отрицать ее созревание и недовольно поглядывал на маленькие острые груди, как-то «внезапно» появившиеся на плоском детском теле. Ему не нравилось, что Иззи стала часто расплетать косу, давая свободу своим чудесным волосам. Однажды вечером, когда она вышла к ужину в шелковом вечернем платье, выпрошенном у Адели, он не выдержал и сорвался:

– Ты во что вырядилась? Посмешище и позор. Ты пока еще ребенок и нечего напяливать на себя одежду взрослых.

Вспыхнувшая Иззи пулей вылетела из комнаты.

– Себастьян, ну нельзя же так рычать, – упрекнула его Адель. – Ей тринадцать лет. В таком возрасте, естественно, появляется желание выглядеть красивой и чуть более взрослой.

– А я не хочу такого ускоренного взросления. Ей всего тринадцать лет. Пока что она ребенок. И тебе нечего потакать ее глупостям.