Наперекор судьбе

– Себастьян, остынь, – велела ему леди Бекенхем. – Ты как будто живешь в Средние века. Правильнее сказать, не живешь, – усмехнувшись, добавила она. – Моя бабушка вышла замуж в четырнадцать лет. Тебе бы радоваться, что Иззи из красивого ребенка превращается в красивую девушку.

– Нечего поощрять преждевременное развитие, – упрямо гнул свое Себастьян. – И я предпочел бы, чтобы вы не вмешивались. Изабелла – мой ребенок. У нее нет матери, способной направить и подать пример. Этим приходится заниматься мне.

– Не сказала бы, что ты очень уж успешно справляешься с этим делом. – И леди Бекенхем отправилась искать Иззи.

Девочку она нашла в библиотеке. Она сидела на диванчике у окна и горько плакала. Кит был рядом, одной рукой он обнимал ее за талию, а другой нежно гладил по щеке.

– Боже мой, – прошептала леди Бекенхем, спешно отступая в коридор. – Боже мой, – повторила она, и на ее лице появилась непонятная озабоченность.

* * *

Джайлза тяжело ранило. Он лежал в полевом госпитале близ Неаполя, ожидая санитарного парохода, который должен был забрать его в Англию. Ранили его во время ожесточенного, кровопролитного сражения на берегу реки Гарильяно. Его ротный командир был убит. Джайлзу невероятно повезло, что он остался жив. Хелена почти ликовала: если Джайлз в госпитале, значит он в безопасности. Она еще ничего не знала ни о самом ранении, ни о том, насколько оно опасно. Сведения, полученные ею, были скупыми, и она со смешанным чувством надежды и ужаса ждала дальнейших известий. Однако у нее исчез постоянный страх за мужа.

* * *

Адель отдала бы что угодно за весть о возвращении Люка домой. И даже известие о его ранении и нахождении в госпитале было бы куда предпочтительнее этих коротких посланий, приходящих раз в полгода. Иногда они казались ей изощренным видом пытки. Письма были посланиями из прошлого. Около шести месяцев назад, когда Люк писал эти строчки, он был жив и здоров. Но всего через день или даже через час могло произойти что-нибудь ужасное.

Слава богу, что у нее есть работа. Адель не представляла, как она раньше могла жить без работы. Работа отвлекала, когда ей становилось совсем страшно. Работа утешала, когда наваливалась беспросветная тоска. Казалось бы, глупо рассчитывать, что острый, пронзительный страх можно унять подбором нарядов, болтовней с моделями, установкой освещения и задников, подбором стилей и оттенков цвета. Но это помогало, в чем Адель даже себе признавалась с изрядной долей стыда. Ей становилось легче на душе, прибавлялось смелости, и снова откуда-то появлялась надежда.

Теперь она ездила в Лондон практически еженедельно, оставаясь ночевать на Чейни-уок. Время было плотно заполнено встречами с редакторами отделов моды, моделями, художественными редакторами и дизайнерами. Поначалу Адель работала преимущественно стилистом, но иногда делала фотографии. Однако ее уверенный глаз, способность не только организовать сцену для съемки, но и провести саму съемку укрепили ее в мысли, что она тоже может быть фотографом. Она легче, чем Седрик, находила общий язык с моделями и могла уговорить их проделывать трудные и неожиданные трюки. Теперь она хорошо разбиралась даже в правильной установке освещения. Определение выдержки и диафрагмы тоже перестали быть для нее непостижимыми тайнами. Одним из наиболее известных снимков в ее портфолио был снимок девушки в шубке, осторожно пробиравшейся по узкому проходу между громадными грядками в Гайд-парке. Под эти грядки городские власти Лондона отдали значительную часть парка, позволив лондонцам выращивать овощи, чтобы разнообразить их скудный рацион. Тот снимок быстро стал классикой. Художественные редакторы постоянно просили Адель сделать «еще что-нибудь в том же духе».

Желания перебираться в Лондон у нее не было. Адель считала, что жизнь в нынешнем Лондоне только травмирует ее детей. Эшингем оставался для них наилучшими местом, а два-три дня без нее они вполне выдержат.

Из скучающей, беспокойной, одолеваемой разными мыслями, Адель вернулась к себе прежней: уверенной, быстро соображающей, целиком поглощенной тем, чем в данный момент она занималась. Постепенно она вновь стала встречаться со старыми друзьями и как-то незаметно вошла в светскую жизнь Лондона, хотя ограничения существовали и здесь. Адель снова стали заботить ее наряды и внешний вид. Появилась даже тяга к шику. Венеция этому только радовалась и старалась везде брать сестру с собой. Как-то во время их ланча в «Рице» они услышали:

– Близняшки Литтон вернулись.

Они переглянулись и рассмеялись. Так оно и было.

В один из теплых весенних дней, когда Адель играла в саду с детьми, ей принесли знакомый уже конвертик немецкого Красного Креста.

Это письмо Люк написал по-английски. Адель присела на скамейку и прочла письмо. Ей сразу показалось, что вокруг сгустились сумерки и подул холодный ветер. «Моя дорогая! Возможно, какое-то время я не смогу тебе писать. За меня не бойся. Я в полной, совершенно в полной безопасности. Я люблю тебя. Люк».