Написанные в истории. Письма, изменившие мир

Если мои слезы, которые ты видела и которые, ты знаешь, я проливаю так редко — мое смятение при расставании с тобой, которое, как ты видела на протяжении всей этой мучительной истории, началось лишь с приближением разлуки — если все, что я говорил и делал и сейчас еще слишком готов говорить и делать, недостаточно доказывают, каковы сейчас и каковы будут всегда мои истинные чувства к тебе, любовь моя, то иных доказательств я дать не могу. Видит бог, я желаю твоего счастья; и когда я покину тебя, вернее, ты — меня, из чувства долга перед твоим мужем и матерью, ты убедишься в том, в чем я клянусь тебе вновь: что никто, пока я жив, ни на словах, ни на деле не займет в моем сердце места, навеки принадлежащего тебе. До сих пор я не знал, как безумен мой лучший, мой любимый друг; я не нахожу слов; сейчас не время для слов; но я найду прибежище в гордости и печальное удовлетворение в страданиях, которые даже ты едва ли можешь вообразить, ибо ты не знаешь меня. Сейчас я появлюсь в свете с тяжелым сердцем, потому что мое появление пресечет нелепые слухи, которые может породить сегодняшнее событие. Назовешь ли ты меня теперь холодным, бездушным и неискренним? Назовут ли меня так даже другие? И даже твоя мать, ради которой мы, и прежде всего я, приносим большие жертвы, чем она когда-либо узнает и сможет вообразить? «Обещать не любить тебя?» О, Каролина, давать такое обещание поздно. Но я знаю, чтоó вынуждает все эти жертвы и всегда буду испытывать те чувства, которые ты видела, и еще больше — то, что может быть известно одному моему сердцу, а быть может, и твоему. Да простит тебе бог, да сохранит он тебя и благословит. Навеки и долее чем навеки

Преданный тебе Байрон

Р. S. — Если бы не насмешки, вынудившие тебя к этому, милая Каролина, если б не твоя мать и добрые родичи, что на земле или в небесах было бы для меня большим счастьем, чем назвать тебя моей, и уже давно? А теперь, еще более чем тогда, теперь больше чем когда-либо. Ты знаешь, что я с радостью отдал бы за тебя все земное и все, ожидающее нас за гробом; и если я отрекаюсь от этого, неужели мои мотивы будут истолкованы превратно? Мне безразлично, кто об этом может узнать и как может использовать — тебе, одной тебе они должны быть понятны; это — ты сама. Я был и есть всецело и по собственной воле твой, готовый повиноваться, чтить, любить — и бежать с тобой, когда, куда и как — это могла бы решать ты.

Джордж Байрон — невесте Анне Изабелле Милбэнк[88]

4, Беннет-стрит, 25 августа 1813