Написанные в истории. Письма, изменившие мир

Милая, дорогая, самая главная принцесса Софочка, очень, очень тронут Вашим поздравлением. Повторяю то, что как-то писал Вашей маме: пусть бог даст Вам самую счастливую судьбу, потому что Вы достойны того, есть в Вас какая-то необыкновенная прелесть не теперешних времен! Если бы я был молодой, я влюбился бы в Вас, как влюблялись когда-то, давно, давно, надел бы рыцарские латы, — на что имею полное право, происходя от «мужа знатного», польского рыцаря XV века, отправившегося на ратную службу к московскому великому князю Василию Темному, — и поплыл бы на парусном корабле сражаться в Вашу честь с неверными в Святую землю и попал бы в плен к пиратам и был бы в рабстве у них, в цепях, семь лет и бежал бы от них и пешком пришел к Вам в замок, длинный, седой, худой как скелет, почти черный лицом, морщинистый, и упал бы на колени, прося Вашей руки, а Вы велели бы бичевать меня за дерзость и бросить в подземную темницу, полную жаб, пауков и сов, и я бы умер там, воспевая Вас на лютне или даже без лютни.

Скажите, пожалуйста, Бабушке и Маме, что я кланяюсь им земно, а себе — что целую Вас с самой нежной любовью. Целует Вас и В. Н.[142] и тоже кланяется Бабушке и Маме.

Ваш очень старый дядя

Ив. Бунин

Че Гевара. «Родина или смерть!» [143]

Латиноамериканский и международный революционер Эрнесто Че Гевара (1928–1967) стал яркой фигурой масскульта и до сих пор остается символом революционного, протестного движения во всем мире.

Милый паренек, молодой врач, проехавший на мотоцикле через всю Америку, чтобы повидать мир и познать жизнь, в 26 лет он в Гватемале стал волонтером у повстанцев. И сразу судьба закружила, понесла… Затянувшаяся кубинская революция, продолжавшаяся пять лет, пять месяцев и шесть дней, борьба с врагами и теми, кто не принял революцию, затем борьба с теми, кто принял, но оступился… Затем попытка зажечь пожар революции по всему миру. Страны менялись, оставалось одно — Революция. До революции Че Гевара называл себя Сталиным II и очень хотел быть похожим на него в беспощадности к врагам. После революции понял, что ему не нужно быть вторым. Он может сделать больше. Если классики марксизма (как и Сталин) считали, что общество должно созреть до социалистической революции, то Че Гевара доказывал, что для переворота «достаточно готовности самих революционеров». Даже СССР середины ХХ в. стал для него страной, предавшей революцию.

Во всем мире революции и госперевороты носят кровавый характер. Кубинская не исключение — только за время революции в милой, веселой, жизнелюбивой Кубе с двух сторон погибло более 3000 военных. После победы, по оценкам историков, казнено более 8000 человек. За пять месяцев, когда Че Гевара руководил гаванской крепостью-тюрьмой Ла-Кабанья, официально было казнено 176 противников новой власти. Кубинский журналист Луис Ортега подсчитал, что лично и по приказу Че было убито 1892 человек. Как писала родная сестра Кастро, сбежавшая в США: «Для него не имели значения ни суд, ни следствие. Он сразу начинал расстреливать, потому что был человеком без сердца». Сам Че никогда не стеснялся говорить об убийствах. 11 декабря 1964 г. с трибуны ООН громко на весь мир прозвучали его слова: «Расстрелы? Да! Расстреливали, расстреливаем и будем расстреливать…»[144]. Тем не менее Че Гевара стал любимым героем массовой культуры.

Дальше вы прочитаете милые письма Че родным и близким[145]. В них он предстает в образе романтика, любящего отца и сына. При этом вся жизнь Че Гевары прошла вне дома, в судьбе родных и детей он никакого участия не принимал. Как он сам писал в прощальном письме друзьям: «Мой бродячий дом снова о двух ногах, а мои мечты не будут иметь границ… по крайней мере до тех пор, пока пули не скажут последнего слова». Безусловно Че Гевара любил родителей, жен, детей[146], любил друга Фиделя, его чувства к ним искренни. Но больше всего на свете он любил Революцию. Она была смыслом его жизни и его главной любовью.

Че Гевара — родителям Эрнесто Гевара Линчу и Селии Де Ла Серна и Льоса (в Аргентину)

Мехико, 6 июля 1956 Г.[147]

… Именно к этому участию в революции вели все пути моего прошлого. А будущее делится на среднесрочное и ближайшее. Могу сказать вам, что среднесрочное связано с освобождением Кубы. Мне предстоит или победить вместе с ними, или погибнуть там… О ближайшем же будущем я мало что могу сказать, так как не знаю, что случится со мною: я во власти судьи…

Мы готовы начать голодовку протеста… и продолжать ее сколько потребуется. Дух в нашей группе в целом очень высок.

Если по какой-либо непредвиденной причине я больше не смогу писать, сойду с ума и т. п. то, прошу, примите эти строчки как прощание, не слишком красноречивое, но искреннее. Всю свою жизнь я, спотыкаясь, шел, ища свою правду, и теперь, когда у меня есть дочь, которая сможет продолжить дело после меня, круг замкнулся. Теперь я могу воспринимать смерть просто как неприятность, как это сказано у Хикмета[148]: «Я возьму с собой в могилу лишь сожаление о неоконченной песне…».