Напиши мне

Да, я скучаю по неуютной, нетерпящей меня, отвечающего ей взаимностью, обстановке, порой, полного хаоса, но, чаще и хуже, обыденной, проторенной рутины, от которой всё сводит и будто сцепляет, сращивая кости, создавая закостенело – тупое, негибкое и тело, и сознание; обстановке, от которой я бежал, Господи, бежал! От поставленной на стул железной тарелки бабушкиного супа, оторванной от буханки корки хлеба, какого-нибудь холодца или куриного окорока, купленного неделю назад, во время моего предыдущего приезда, не съеденного и стоящего в толком не закрывающемся холодильнике, потому что бабушка просто ПРИНЯЛА ЭТУ ЕДУ ЗА ЧУЖУЮ, и кружки чая.

- Сынок, можно я, пожалуйста, съем банан? – вспоминаю я её голос, и банан, на который она показывает пальцем, вспоминаю, как она держит мою руку, и боится, что я куда-то пропаду, вспоминаю, как она тревожится, и от этих воспоминаний мне становится плохо.

Бабушка боялась, что я исчезну, и я исчез. Из её дома, из её жизни, из её памяти. Иначе я просто не мог.

Я бежал от той ответственности присмотра за бабушкой, когда нужно следить за тем, чтобы она тепло и прилично одевалась, переобувалась в домашние тапочки, когда входила в дом, за тем, чтобы БРОСАЛА В КИПЯТОК ЧАЙНЫЙ ПАКЕТИК И САХАР, И РАЗМЕШИВАЛА, а не пила пустой кипяток; от необходимости искать ей же припрятанный кошелёк, чтобы просто успокоить старого хнычущего ребёнка. Как бы мне не было стыдно, но я хотел жить ради себя.

- Помоги с этим, прибери то, сделай это, навести её – этот список никогда не закончится, сколько бы проблем ты не решил. Человек – приспособленец, если не он привыкает к обязательствам, то обкладывать обязательствами его привыкнут другие.

И также с родителями. Чувствуя на себе бремя обслуживающего персонала, вечно ничего не успевающих, вечно работающих и учащихся родственников, в доме которых я только убирался и готовил, я бежал от устроенного не мной беспорядка, от невозможности изменить не свой ритм дня и жизни, бежал от неумения довольствоваться малым, чаще искусственным, хорошим, невзирая на плоды быта.

- Извини, я очень голоден. Пойду что-нибудь приготовлю, - я ушёл на кухню, оставив ноутбук открытым. На экране осталась девушка с большими изумлёнными глазами и печальным сожалеющим лицом.

Была почти ночь, а я так и не поел ни разу за день. Зато успел выплакаться и убрать то, что и так было убрано. Я должен был чувствовать себя лёгким и отдохнувшим, но зубы кривились от злости.

Прежде чем поесть, Женщина в Чёрном, под вуалью, молча ткнула меня в плечо, и когда и повернулся, показала на куртку на вешалке. Я понял её, подошёл к куртке и вытащил из кошелька бумажку с чёрной окантовкой. Иногда, когда я чувствовал себя виноватым или злым, я перечитывал стихотворение, написанное пять лет назад, и мне становилось легче.

Мне не о чём писать, мне некого любить, и некому признаться.

Отличием своим я поражаю тех, кто кроток или пьян.

Мне чужда вера, воля, кровь родных, мне нужно мясо,

Чтоб завернуть в него кусочек мозга, душу передав.

Мне нужен тот, кто будет подчиняться слову, слушать.

Завистливую пакость, грязь, что рот мой будет издавать.

Гнобить других – ммм, как мне это нужно.

Или же чахнуть дома, скисшим молоком облив кровать.

Сложно представить, откуда столько злости, злобы,

Сколько плохого отражено в милом лице.

Поджечь ведро с котятами – пусть лучше задохнутся, не утонут.

И пристрелить собаку – не душить же в кожаном кольце?!

Два верных глаза, высунут язык, взрыв – всё в пыли дороги.

Прежде чем снять кровавый фартук, пойду, накормлю их матерью цыплят.

Затем разденусь, изнасилую и изобью жену – хотела замуж, её воля! –

Таким я должен вырасти ничуть не изменившись сам!

Не поступать по чести, забывать про обещания,

Не вспоминать о тех животных, что сам же приютил.

Не заниматься тем, чему только что учили сами,

При этом представляя в жизни ноль, хоть вовсе не один.

Не ради денег жизнь – так инфантильно, так по-детски.

Всё в мусорку! – вряд ли протянет вещь рука добра.

Сребро и злато – лишь инструмент для выбора одежды.

Горняк кричит: «Как я люблю тебя, моя кирка!»

Мне некому писать, мне некого любить, но есть в чём признаваться.

Не только ведь отчаянием и алчностью полны наши сердца.

Мне чуждо одно мнение, религия, мне нужно счастье,

Чтоб завернуть в него кусочек жизни той, что мне его должна.

Читая стихотворение, мои зубы скрипели от злости, а по подбородку текла солёная вода. Как же я ненавидел мир, откуда сбежал! Как ненавидел всё, что способствовало побегу! Как ненавидел бежать.

В кошельке лежала и другая бумажка, с белой окантовкой, но я не стал её доставать. Она предназначалось для периодов счастья, чтобы сделать его ещё ярче. Когда-нибудь настанет время и для него. Возможно, весной.