Напиши обо мне песню. Ту, что с красивой лирикой

Чуть киваю сама себе и крабом отхожу обратно к машине. Очень хочется закурить. Запускаю руку в карман куртки и не без удивления нахожу там Maddox и красную зажигалку. Неторопливо поджигаю и втягиваю легкими дым. Раз. Меня заполняет, уже не так пусто внутри. Два. Ноги знакомо подкашивает, тело становится мягким и гибким, не моим, но лучше, спокойней. Три. Я тянутой за второй. Ветер легко касается нас. Касайся мягко, ты все делаешь правильно, не туши нас и не пугай. Обволакивай, утешай, защищай от тишины внутри, разбавляй ее своей музыкой, расскажи нам свои истории, погрузи нас в прошлое, стряхни песок с полок, дай погрузится в глубокие воды твоего спокойствия, загадай загадку и спроси ответ через три дня на рассвете, зачерпни c силой мои сомнения и развей их по уголкам незамеченным, где погибнут они в одиночестве, неугодные и незрелые, так ломавшие мою голову, так крадущие мои вечности, уноси их своими крыльями, под песком, вместе с волнами, на берег тот, где нога моя никогда не коснется земли. Унеси их с собой, забери. Как забрал что-то важное, то, о чем не могу вспомнить.

Машу рукой Д. пьяно улыбаясь и шутя. Что-то во взгляде его. Новое. Пугает и завораживает. Тянет меня и скручивает тугой пружиной.

Мне хочется чая и мятного мороженого. Не сладкого, такого, чтобы связало все и замерзло, а потом отогрелось вновь. Я едва касаюсь пальцами рукава куртки Д., шутливо клянча заехать на заправку. Да, у меня особые отношения с заправками, я прямо жить без них не могу. Он возражает, что там я вряд ли найду свое мороженое. На что я предлагаю ему отвезти меня в И. поискать там. Опять этот странный взгляд, холодный? Говорю, что любое мороженое сгодится.

Мы садимся в машину, я кутаюсь в куртку, заботливо повешенную на край спинки сидения. Кошусь на Д., не могу не коситься, не могу не гадать, что с ним происходит. Забываю про нашу попутчицу, почти задаю свой вопрос… Женщина с шумом выдыхает, я вздрагиваю и оборачиваюсь. Честное слово, я просто скоро перестану их замечать, и как Д., совершенно спокойно и размеренно, начну задавать вопросы об их жизни, вовлекая себя лишь настолько, чтобы услышать и дать понять, что здесь безопасно открыться, что здесь они не одни.

Ее зовут К. На момент нашей встречи ей 42 года. C детства любимая отцом и отвергаемая матерью, она росла неспокойным ребенком, жаждущим получить принятие от обеих сторон и не понимающая, почему мама может не любить. Ведь все мамы любят?

К.боготворила спорт, все активно проводимое время было для нее благостью. Бежать, плыть, дружить с мальчишками во дворе, не быть скромной, не любить платья, не принимать желания мамы сделать ее «девочкой», — привело к полному непониманию друг друга. Единственным якорем и поддержкой оставался для К. отец, который каждый раз вставал на защиту дочери, любил ее и давал уверенность.

Отца не стало, когда К. исполнилось 19. Она говорит, что это мать убила его, глубоко в его сердце он был мертв уже давно, утопая в пустых попытках вернуть когда-то любимую женщину.

К.ушла из дома сразу же после его смерти. Можно сказать, что ее просто не хотели там больше видеть. Отношения сменялись отношениями, она искала любовь, которую не получила от матери, надеясь на то, что ее парни будут хотя бы в половину обладать чуткостью и уважением, которые давал ей отец. Но те отношения не давали ей защиту и уверенность, они словно били ее словами матери, заставляя сомневаться в своей уникальности и красоте. Помогал спорт и частые встречи с друзьями. Когда живешь в Л. сложно представить себе одиночество.

Одиночество наступает, говорит К., когда тебе 36, ты все еще надеешься найти того самого мужчину, создать семью, родить ребенка, доказать матери, что ты just enough. Но ты заболеваешь. Делаешь операцию, теряешь возможность ходить, появляется тремор и ты долго не можешь встать на ноги, не можешь заниматься спортом. Не можешь заниматься тем, что помогало продолжать жить и укрепляло веру в лучшее будущее. Врачи отказываются понимать. Врачи не объясняют. Врачи не лечат.

К.теряла терпение, теряла время и надежду на выздоровление. Она начала быстро набирать вес, не имея больше возможности заниматься спортом, тонула в болевых ощущениях и ненависти к себе, пыталась связаться с матерью и попросить поддержки, но в ответ получила письмо от адвоката с просьбой больше не звонить и не писать. Я могу ей позвонить только в экстренном случае, говорит К. Мне запрещено связываться с мамой. Разве так бывает? Разве это настоящая жизнь? Она нехорошо усмехается, закрывает лицо руками и начинает плакать.

Мать не была единственным человеком, который выбросил К. из своей жизни. Ее отношения, помолвка, сорвались. Мужчина сказал ей, уходя, что мать изуродовала К. и ей нужна помощь. Он сам помогать не стал, он оставил ее, не лишая себя возможности комментировать ее изменившуюся внешность и физические проблемы. Оставались друзья. В какой-то момент их было много, они слушали, давали советы. За шесть лет, прошедших после операции, не осталось никого.