Напиши обо мне роман

Кроме меня здесь достаточно и других женщин, но выглядят они совсем иначе, чем я. Явно не подруги и жены собравшихся друзей Романа. Их глаза блестят, их пухлые губы намекают, что могут скользить вверх и вниз… когда смотришь на них, стоящих на коленях перед тобой.

Певица появляется на маленькой круглой сцене — она одета, но платье так облегает и просвечивает, что становится жарко не только собравшимся мужчинам, но и мне.

Мне горячо.

Горячо и больно.

Особенно больно — когда он появляется позади певицы и кладет ладони ей на бедра, покачиваясь в такт мелодии.

— А вот и наш жених! Роман, посмотрите, сколько девушек в этом зале жалеет, что с завтрашнего дня вы станете для них запретным плодом! Неужели вы будете так жестоки?

Он наклоняется к микрофону, медлит, держит паузу… Позер.

Говорит низко и хрипло:

— Буду.

И смотрит в зал. В темный зал, по которому мечутся разноцветные пятна света. На нем скрещены лучи прожекторов, ему не видно никого за пределами ослепительного круга, но он смотрит прямо на меня.

Взгляд навылет.

Из легких вышибает весь воздух, и они наполняются искристой болью.

Певица что-то еще спрашивает, он отвечает, а я мечусь по залу, тычусь в стены, как залетевший в освещенную комнату мотылек.

Его голос преследует меня везде, разносится эхом, и вся кровь моего тела отзывается на этот звук, начинает бурлить.

Надо уйти.

Наверное, надо уйти, но я не могу.

Больше я его не увижу.

Снова загорается свет — неяркий, разноцветный, чтобы не мешать тем, кто уже разобрал стриптизерш и эскортниц по углам и комнатам. Остальные о чем-то беседуют, снова разбиваясь на компании.

Бешеный стук моего сердца слышен каждому, оно стучит из-под пола, но все делают вид, что это просто четкий бит ускорившейся музыки.

— Алиса! Вот ты где! — Пудинг подхватывает меня под локоть и тащит куда-то, как безвольную куклу. — Давай познакомлю тебя с офигенным чуваком! Тебе понравится, у него степень по русской литературе в Оксфорде.

— В Оксфорде преподают русскую литературу? — мямлю я, когда мне протягивают крепкую ладонь с рыжеватыми волосками на тыльной части.

Я пожимаю ее. Мужской смех.

— В Оксфорде преподают все.

У него еле заметный британский акцент.

Я не поднимаю глаз, так и смотрю на мужские руки — бокал виски, перстень на пальце, запонки с прозрачными камнями, массивный хронометр на запястье.

— Мне нравятся большие грубые часы на мужчинах, — говорю я, получая из воздуха свой собственный бокал. — Они подчеркивают брутальность и силу.

— Хммм… — голос над моей головой полон сомнений. — Спасибо за комплимент.

— И напоминают об отце. Такие вот старомодные браслеты.

Я протягиваю пальцы, чтобы потрогать холодные металлические звенья, но вовремя понимаю, что это неуместно и отдергиваю руку.

— Вы угадали, эти часы достались мне от отца.

— Алиса необычная девушка, она еще и не то может, — подсказывает из-за плеча Пудинг.

— Вы разбираетесь в украшениях?

— Я… — понимаю, что это просто вежливая беседа, small talk. Люблю англичан, они способны вытащить любой неловкий разговор этими скользящими поверхностными темами. — Интересуюсь. Немного.

— А что ты думаешь про обручальные кольца?

Голос Романа плещет кипятком по нервам. Я не заметила, как он подошел.

На мгновение поднимаю глаза и жалею — тут же. Смотреть в темную зелень невыносимо.

— Тоже старомодные? — еле шевелю мертвыми губами. — Отцовские? Толстые золотые ободки, да?

— Достаточно… брутально?

— Нет. Лучше титановое. С плетением или даже — такую нарочито грубую текстуру, как будто сам вырубил топором.

Он смеется.

Я продолжаю:

— Ты же носишь часы из светлого металла, золото с ним не сочетается. И, знаешь, золотое кольцо как бы говорит — я женился, потому что общество этого хотело. А титановое — потому что сам это выбрал.

Смотрю в свой бокал, где плещется темно-янтарная жидкость.

Как неловко.

Стеснительная гостья, которая не может поднять глаза на собеседников.

Чьи-то пальцы касаются моего локтя. Не знаю, чьи. Я отодвигаюсь, отступаю назад.

— Ромыч, может, в бильярд? — чей-то неуместно веселый и пьяный голос издалека.

— Алис? — он рядом. — Пойдешь с нами?

— Я не умею.

Глоток, еще глоток. Чтобы осталось на дне. Чуть-чуть.

— Останешься тут?

— Да.

Он отступает. Все отступают.

Становится легче дышать.

Я поднимаю глаза.

Он уходит.

Я чувствую, что нить, привязавшая меня к нему, разматывается, разматывается, вытягивается откуда-то изнутри, плетется из моих внутренностей. И чем дальше он отходит, тем более пусто становится во мне.

Я смотрю ему в спину — будто провожая на смерть.

В каком-то смысле, так и есть. Он женится — и нас, нас больше не будет.

Меня так часто бросали и предавали — отец, мама, друзья, возлюбленные, что мне сейчас намного проще дождаться, пока эта нить оборвется. Проще, чем…

— Рома!

Позвать.

 

Твои глаза

В комнате темно.

Узкая полоска света пробивается между задернутыми шторами.

Из-за толстой двери почти не слышен шум зала, но где-то по соседству кто-то тоненько вскрикивает в одном и том же ритме.

— Скажи, что ты не можешь без меня, — прошу я.

— Могу. Но не хочу.