Напиши себе некролог

В ответ – прежняя тишина. Может, просто мышь пробежала? Нет, в доме кто-то есть, не зря же замок с ключом на столе. Кто-то его отпер и вошел. Вытащив из кармана ремингтон, Арсений Иванович ступил на лестницу, что вела наверх. Однако осмотреть мезонин ему не позволили. Когда он открыл дверь с лестницы, кто-то, прятавшийся в углу, огрел его по голове чем-то очень тяжелым.

Извозчик Гришка, дожидаясь Яблочкова, зацепился язычком с девкой, которая проходила мимо с коромыслом. Ух, девка и хороша! И имя ее сердце радует: Алена! Покойницу-мать так звали. А глазища-то какие! Смотреть бы в них всю оставшуюся жизнь.

– А прислуживаешь кому? – спросил он зазнобу.

– Балеруну.

– Кому, кому?

– Господа так плясунов называют.

– А где он пляшет? На базаре? – спросил недоверчиво Гришка. Уж не разыгрывает ли его Алена? Неужто не глянулся он ей? Почему вдруг? И ростом вышел, и волосом черняв, а что передних зубов не хватает, так он и задними кого хошь загрызет.

– Да на каком базаре? Вацлав Лепольдыч в тятрах пляшут.

– Лепольдыч? А почему его звать не по-нашему?

– Так и пляшет он не по-нашему. Ногу вывернет наизнанку и давай козлом скакать. Если бы ты, Гришенька, увидел, животик со смеха надорвал бы.

У извозчика сердце забилось сильней, чем у сцапанного волком зайца. «Раз Гришенькой назвала, значит, люб», – понял он.

– А ты-то где видала? Неужто в тятр ходила?

– Ой, смешной. Да хто туды меня пустит? Дома каждый день смотрю, когда Лепольдыч лепетилует. Ой! Што? Неужто горит? – Алена показала пальцем на дачу, в которую десять минут назад вошел Яблочков. – Люди добрые! Пожар! Пожар!

Из домика повалил дым, а сквозь окна замелькали всполохи. Григорий перекрестился и прошептал молитву:

– Спаси, сохрани, не погуби душу человеческую в огне…

– Там шо, хто внутри? – схватилась за голову Алена.

– Барин. Привез с вокзала.

– Так чаво стоишь? Заливать надо.

И Гришка, схватив у Алены ведра, побежал к дому. Через пять минут ему на помощь прибыла пожарная команда – возгорание быстро заметили с каланчи. Под руководством усатого брандмейстера огонь через полчаса потушили, но вот дом отстоять не удалось – дощатые стены, быстро сгорев, обрушили крышу вниз.

– Барина надо искать, – подошла к брандмейстеру Алена. – В дом перед самым пожаром зашел. Вдруг живой?

Пожарные начали осторожно осматривать пепелище.

– Керосином воняет, – потянул носом один из них. Второй, поддев ногой какой-то металлический предмет, наклонился, чтобы его рассмотреть:

– Резервуар от лампы. Кто-то вылил из него керосин, а потом поджег.

– Ясно кто. Тот самый барин, которого Гришка привез, – понял брандмейстер. – Больше некому.

– А как он из дома выбрался? – спросил у него подчиненный. – Гришка сказал, никто из двери не выходил.

– Через черный ход.

Пожарные покинули периметр дома и углубились в палисадник. Через пару шагов между кустами черной смородины увидели лежавшего без сознания неизвестного им мужчину. Перевернув его на спину, обнаружили на его лбу огромный синяк.

– Поджег, побежал, оступился, упал, стукнулся и потерял сознание, – предположил брандмейстер. – Не все коту масленица! Пятый дом за два года сгорел. И чую, все они – его работа! Ну, голубчик, ты попался!

А Алена с Гришей стояли у пролетки, обнявшись:

– Родненький, – шептала девушка, – как же я забоялась. Вдруг бы стена на тебя рухнула?

Гришка был счастлив. И его кобыла тоже – на радостях он угостил ее хлебом с солью.

– Очнулся, – радостно произнес становой пристав Аким Минаевич Косолапенков, как только Яблочков разлепил глаза. – Теперь ты у меня попляшешь! За все ответишь! Засажу по самую макушку.

– Где я? – прошептал Арсений Иванович.

Голова его была переполнена болью, во рту бушевала пустыня Сахара, а нос был забит запахом гари.

– В аду, голубчик. Не ты ли Агафоновых в прошлом году сжег? Ты! Конечно, ты. По глазам наглым вижу. Долго я тебя ловил…

– Позвольте представиться, чиновник петербургской…

– Ага, чиновник. А я тогда митрополит Коломенский.

– У меня в кармане удостоверение. Сам бы достал, да руки закованы.

– Ничего у тебя в карманах не лежало, один носовой платок, да и тот грязный, – Косолапенков указал на стол, на котором валялась найденная Яблочковым улика.

– А револьвер мой где?

– Так ты с револьвером? Стало быть, дома поджигаешь не из-за геростратова помешательства, а за идею? Поляк? Народник?

– Говорю же, чиновник для поручений сыскной полиции. Дайте-ка воды.

– Пока в поджогах не сознаешься, не получишь.

– Который сейчас час?

– Куда-то торопишься? На встречу с сообщниками? Фамилии, адреса! Говори, живо!

– Крутилин Иван Дмитриевич, Большая Морская, дом двадцать.

– Записал. Кто еще?

Яблочков схватился за голову – неужели становой пристав не знает главного петербургского сыщика?

– Вызывайте следователя, – сказал Арсений Иванович, понадеявшись, что тот окажется умней и образованней. Но зря…

– Имя, фамилия, сословие, вероисповедание, – спросил следователь, неприязненно оглядев Арсения Ивановича.

– Чиновник для поручений Петербургской сыскной полиции Яблочков. В доме на улице Дернова я искал пропавшую девушку. Но на меня там напали.