– Сегодня, – ответила Сашенька, но, вспомнив, что ноги не держат, добавила: – Нет, завтра.
– Вот и отлично! Ты езжай. Я справлюсь сама. Только забери с собой Володю. Иначе я его придушу.
Сашенька размышляла: неужели это Таня? Откуда в ней такой напор? Впрочем, сие как раз понятно, достался в наследство от самой Сашеньки. Просто раньше почему-то не проявлялся. Потому что маленькой была. А теперь повзрослела. Что ж! Не стоит ей вставлять палки в колеса. Да и сил на это нет.
– Хорошо. Где подписать?
11 июня 1871 года, пятница
Насчет квартиры Татьяна была абсолютно права. Снятая много лет назад, когда дела Дмитрия Даниловича шли неважно, она давно стала тесной. И еще прошлой осенью Сашенька хотела ее сменить. Но потом они с Диди поссорились, едва не развелись, и переезд сам собой отложился. А затем отец Сашеньки задумал строить доходный дом, и она решила поселиться в нем. Но в текущем году он точно сдан не будет – архитектор затянул с проектом, и еще ни один кирпич не положен в стены. Отсюда дилемма: провести ли еще годик на Сергеевской или же подыскать новую, более просторную квартиру?
Сашенька решила посоветоваться с мужем. Тот читал утреннюю газету:
– Рыкачев убит! – огорошил он супругу. – Полиции не удалось взять его живым. А может, и не захотели… Сбежал бы потом с каторги, принялся бы вновь убивать.
Сашенька тут же забыла, зачем пришла. Ведь если дело Гневышевых завершено, а убийца наказан, надо ли ей ехать в Москву? Неужели Крутилин прав – венок отправил родственник Гневышевых, а «Простите» написал, дабы извиниться, что не смог приехать на похороны. Стоит ли ей терять уйму времени и денег, чтобы в этом убедиться?
Вот черт! Сашенька уже наобещала Володе, что они отправятся в Москву. Тот прыгал, как заяц. А потом весь вечер штудировал путеводитель Гурьянова.
– Ты просто поцеловать меня зашла? – уточнил у задумавшейся Сашеньки Диди.
Ах да, квартира! Оставлять ее за собой или нет?
– Давай не будем торопиться, – предложил князь. – Пусть до осени будет за нами. Я смогу ночевать здесь, если вдруг заседание в суде закончится поздно.
Сашенька удовлетворенно кивнула. Ей и самой было жаль расставаться со стенами, ставшими за долгие годы родными.
– А propos[62]
, зачем ты едешь в Москву? Что ты там забыла? – спросил вдруг Дмитрий Данилович.– Я же говорила.
– Последнее время я рассеян…
– Ну, раз мы не едем в Европу, надо же куда-то свозить Володю. Он так мечтал увидеть римские форумы, Колизей, собор Святого Петра. А Москва – Третий Рим.
– Правда? Тогда жду не дождусь, когда ее постигнет судьба первых двух.
– Петр не случайно перенес оттуда столицу, – продолжил мысль Диди. – Москва всегда была оплотом косности, невежества, символом мифического особого пути и нашей якобы исключительности, под которой прячутся монгольская дремучесть с византийским коварством. Осталась бы Москва столицей, до сих пор бы лаптем щи хлебали. Зря ее восстановили после Отечественной войны. Надо было солью засыпать, как Карфаген…
– Прости, но это уже перебор, – воскликнула Сашенька.
Ненависти мужа к Первопрестольной она не разделяла. Возможно, потому, что с Москвой у нее была связана первая любовь. Двадцать лет назад они поехали туда с родителями и братом встречать Рождество, а Прыжов из-за простуды остался дома. И Сашенька неожиданно поняла, как же ей его отчаянно не хватает. Что она не просто с ним дружит, а влюблена. Ей снились их поцелуи, объятия, она просыпалась вся мокрая. Тетушка Анисья Ивановна, у которой остановились Стрельцовы, заявила, что у барышни жар, и, дабы ее исцелить, повезла на богомолье.