Тщетно австрийские генералы пытаются сдержать отступление: оно обращается в повальное бегство, и французские дивизии за полчаса преодолевают равнину, которую перед тем они пядь за пядью обороняли в течение четырех часов.
Противник останавливается только в Маренго, где он перестраивается под огнем стрелков, которых генерал Карра Сен-Сир перебросил от Кастель Чериоло к ручью Барботта.
Однако дивизия Буде вместе с дивизиями Гарданна и Шамбарлака в свой черед продолжают преследовать неприятеля и теснят его от улицы к улице, от площади к площади, от дома к дому: Маренго захвачено.
Австрийцы отступают к усадьбе Педра Бона, где их атакуют, с одной стороны, три упорно преследующие их дивизии, а с другой — полубригада Карра Сен-Сира.
В девять часов вечера Педра Бона захвачена, и дивизии Гарданна и Шамбарлака снова занимают ту позицию, на какой они находились утром.
Враг бросается к мосту, чтобы перейти Бормиду, но застает там опередившего его Карра Сен-Сира.
Тогда он ищет брода и переправляется через реку под огнем всей нашей армии, который затихает лишь к десяти часам вечера.
Остатки австрийской армии добираются до своего лагеря близ Алессандрии, а французская армия становится лагерем у предмостных укреплений.
В этот день австрийцы потеряли четыре с половиной тысячи убитыми, восемь тысяч ранеными, семь тысяч пленными, двенадцать знамен и тридцать артиллерийских орудий.
Никогда, наверное, фортуна не являла себя в столь разных обличиях в один и тот же день: в два часа пополудни — это поражение со всеми его плачевными последствиями; в пять часов — это победа, вновь ставшая верной знаменам Арколе и Лоди; в десять часов вечера — это отвоеванная одним ударом Италия и в недалеком будущем французский трон.
На следующее утро к аванпостам явился князь фон Лихтенштейн: он принес первому консулу предложения генерала Меласа.
Они не устроили Бонапарта, тут же продиктовавшего ему свои собственные предложения, которые тот и увез с собой.
Армии генерала Меласа предлагалось свободно и с воинскими почестями покинуть Алессандрию, но на условиях, которые станут известны всем и в соответствии с которыми вся Италия целиком вернется под французское господство.
Вечером князь фон Лихтейштейн вернулся.
Меласу, который в три часа дня, сочтя сражение выигранным, предоставил довершить разгром нашей армии своим генералам и вернулся отдыхать в Алессандрию, условия, продиктованные первым консулом, показались слишком суровыми.
Однако при первых же возражениях посланца Бонапарт прервал его.
— Сударь, — сказал он ему, — я высказал вам мои окончательную требования, передайте их вашему генералу и возвращайтесь скоро, ибо они не подлежат обсуждению. Подумайте о том, что ваше положение известно мне так же хорошо, как и вам. Я не со вчерашнего дня воюю: вы блокированы в Алессандрии, у вас много раненых и больных, вам недостает продовольствия и медикаментов, я занимаю все ваши тылы, вы потеряли убитыми и ранеными лучшую часть вашей армии. Я мог бы требовать большего, и мое положение мне это позволяет, но я умеряю свои притязания из уважения к сединам вашего генерала.
— Эти условия слишком суровы, сударь, — ответил князь, — особенно условие сдать Геную, которая пала лишь две недели назад, да еще после столь долгой осады.
— Пусть вас это не беспокоит, — произнес первый консул, показывая князю перехваченное письмо, — вашему императору о захвате Генуи неизвестно и нужно всего лишь ничего ему об этом не говорить.
Тем же вечером все условия, продиктованные первым консулом, были приняты, и Бонапарт написал своим коллегам:
Так исполнилось предсказание, сделанное первым консулом своему секретарю за четыре месяца до этого в кабинете Тюильри.
Бонапарт вернулся в Милан, застав город иллюминированным и охваченным ликованием.
Массена, который ждал его там и с которым он не виделся со времен Египетской кампании, получил в награду за свою доблестную оборону Генуи командование Итальянской армией.
Первый консул возвратился в Париж, сопровождаемый приветственными возгласами народа.
Он въехал в столицу вечером.