Наполеон и Жозефина

"Я прогневал Вас, мадам? Но у меня есть право надеяться на другое. Или я ошибаюсь? Ваше желание действовать почему-то угасает в то время, как мое разгорается. Вы лишили меня покоя. О! Дайте хоть немного радости и счастья бедному сердцу, готовому обожать Вас. Могу ли я надеяться на ответ? Вы должны мне уже два"…

Как только стало известно, что Мария согласилась присутствовать на обеде в честь Императора, волна восторга прокатилась среди польских патриотов. Для них предстоящий обед был первым шагом графини к постели Императора. Одни утверждали со слезами на глазах, что, как только ЭТО произойдет, они зажгут свечки перед семейными иконами. Другие клялись вывесить на окнах флаги; Третьи говорили, что более прекрасной жертвы не было со времен Авраама. Короче, их сердца переполнялись чувствами, и они считали, что момент, когда Мария отдаст своего "сурочка" Наполеону, будет самым прекрасным мгновением в истории Польши.

Представители Временного правительства явились со значительным выражением на лицах, чтобы пожать руку молодой графине; этот жест должен был выражать одновременно сочувствие и поддержку ее героическому решению. С наступлением вечера мадам Вобан, знавшая слабость человеческой натуры, побоялась, как бы Мария не изменила своего намерения, и велела поставить у ее двери часового.

На следующий день в присутствии графа Валевского, который по-прежнему ничего не подозревал, Марию одели, как невесту, а затем доставили в замок, где происходил прием. Прибыв туда, она была озадачена необычайной угодливостью присутствующих. С ее приходом все стали раскланиваться, громко восхищаться ее красотой и нарядом, а некоторые уже просили о ходатайстве. Этот жалкий спектакль вызвал у нее отвращение. "Делайте со мной, что хотите," — сдалась она окончательно. Патриоты поздравляли друг друга.

В тот же вечер Марию проводили к Императору. Послушаем свидетельство Констана:

"Она согласилась прийти в этот вечер к Императору между десятью и одиннадцатью. Император в ожидании ходил по комнате, выказывая столько же волнения, сколько и нетерпения. Каждую минуту он спрашивал, который час. Наконец в сопровождении какого-то человека появилась мадам Валевская, но в каком виде… Бледная, молчаливая, с глазами, полными слез. Я повел ее в комнату Императора. Она едва держалась на ногах и, дрожа, опиралась на мою руку. Я ввел ее и тотчас вышел вместе с сопровождавшим ее человеком. Во время этого свидания мадам Валевская плакала, и ее рыдания были слышны через дверь; от ее стонов у меня сжималось сердце. Вероятно, в первую встречу Император ничего не добился от нее. К двум часам утра Его Величество позвал меня. Я вошел и увидел, что мадам Валевская, прижимая платок к глазам, плачет горючими слезами. За ней пришел тот же человек, и они ушли. Я думал, что она больше не придет".

Возвратившись к себе, все еще плачущая Мария послала мужу следующее письмо:

"Вашей первой мыслью будет упрекнуть меня, когда Вы узнаете причину, по которой я пишу это письмо. Но, когда Вы его прочтете, Вы будете обвинять себя самого. Я сделала все, чтобы открыть Вам глаза. Увы! Вас ослепило тщеславие, называемое патриотизмом. Вы не хотели видеть опасности. Я провела несколько часов минувшей ночи у… Ваши друзья по политике скажут Вам, что это они послали меня к нему. Я вышла, не запятнав вашу честь, но обещая вернуться сегодня вечером. Но я не могу, так как знаю, что произойдет"…

На следующее утро какая-то дама принесла Марии большую шкатулку, букет цветов и бриллиантовое ожерелье. Молодая женщина в ярости бросила на землю дорогое украшение. Посланница протянула ей записку, содержание которой достойно мидинетки, принесшей эти дары:

"Мария, моя нежная Мария! Моя первая мысль — о тебе, мое первое желание — опять видеть тебя. Ты придешь, не правда ли? Ты мне обещала. А если нет, орел сам прилетит к тебе. Тебе доставили букет? Пусть он станет тайным звеном, соединяющим наши тайные отношения. Среди толпы, окружающей нас, мы будем слышать только друг друга. Когда моя рука ляжет на мое сердце, знай — оно целиком занято тобой, и чтобы ответить ему, ты сожми этот букет. Люби меня, моя прекрасная Мария, и пусть твоя рука всегда сжимает этот букет"…

На обеде Мария появилась без букета, а вечером, буквально выталкиваемая патриотами, снова пошла к Императору. Ее встретил мамлюк Рустан:

— Поздно, очень поздно. Император очень сердитый. Ждать долго, очень долго, мадам графиня, — сказал он с акцентом. Затем они вошли в салон, где Император ждал ее, греясь у огня. С холодным видом Мария положила на стол шкатулку с бриллиантами:

— Ваше величество, простите меня, но я не люблю украшений. И кроме того, они слишком дороги для сувенира.

Император топнул ногой:

— Мне плевать, что вы любите, а что — нет!

Он приблизился к ней, осматривая ее костюм — на ней были пальто, шляпа, вуаль, перчатки, черные ботинки — и воскликнул:

— Актриса! Вам не хватает только монашеского чепца!

Она пыталась протестовать:

— Но я пришла в такой час…

— Садитесь! Туда! Как вчера! И теперь скажите, разве я не прав, называя вас актрисой?