Наполеон, или Миф о «спасителе»

Однако Бонапарт, обладавший верным политическим чутьем, решил, что час нового военного переворота еще не пробил. Только что «фрюктидоризовали» роялистов, якобинцы не пошли бы за ним, а общественность не поддержала бы власть военных: слишком велико было предубеждение против политиканствующих генералов. Авторитет Бонапарта зиждился не только на его победах, но и на его лояльности по отношению к Республике. В глазах общественности он являл собою образ бескомпромиссного героя, единственного генерала — победителя минувшей кампании. Лубочные картинки, народное песенное и поэтическое творчество сделали его своим кумиром, подхватив стартовавшую в Италии пропагандистскую эстафету. На театральной сцене шел спектакль «Мост через Лоди», и на каждом представлении имя победителя встречалось овациями. Даже улица Шантрен, где находилась его резиденция, была переименована в улицу Победы. И при этом, в отличие от Гоша, он ухитрился не пасть жертвой собственной мнительности и куда как переменчивого общественного мнения. По возвращении в Париж Бонапарт счел за благо напустить на себя вид скромного и слегка скучающего гостя на устраивавшихся в его честь праздничных банкетах. Лишь однажды он позволил себе выйти из роли, заняв 25 декабря 1797 года оставшееся вакантным после Карно кресло в Ин-статуте [8]по классу естественных наук. Дальновидный маневр, обеспечивший ему поддержку идеологов, «неподкупной совести» нисходящей Революции. Кроме того, членство в престижном учреждении еще более упрочило его славу. Открытое заседание 4 января 1798 года, состоявшееся по случаю его избрания, получило широкий резонанс.

«Бонапарт, — писала газета «Монитор», — прибыл на заседание безо всякой помпы, скромно занял свое место, сдержанно внимал похвалам, расточаемым ему докладчиками и зрителями, и удалился. Ах, до чего же хорошо знает он человеческое сердце, и в особенности психологию народных правительств! Скромностью и непритязательностью вынужден порядочный человек добиваться у них расположения, которое невежды и пошляки неохотно оказывают ему повсюду, и реже, чем где бы то ни было, — в Республиках».

Почему именно Египет?

Вы горы перешли, теперь и океаны
Переплывете, гордые тираны
Склонят главу пред теми, кто в бою
Отстаивает Родину свою.
…Какие скалы им убежищем послужат,
Когда Нептун свой гнев вдруг обнаружит?
И нация, привыкшая к победам,
Расправится с заносчивым соседом?—
И вновь, как при Арколе и Лоди,
Пойдет в атаку армия Героев,
И Генерал великий — впереди.

В действительности же 8—20 февраля 1798 года, в ходе инспекционной поездки, Бонапарт убедился в огромных трудностях, связанных с высадкой в Англию. Он рисковал лишиться своего авторитета в экспедиции, в которой Гош однажды уже потерпел неудачу. В отчете, направленном 23 февраля Директории, он, в частности, писал: «Какие бы усилия мы ни прилагали, пусть даже на протяжении нескольких лет, нам не достичь военного превосходства на море. Попытаться высадить десант в Англии, не обеспечив предварительно контроля над проливом, — самая рискованная и сложная из операций, которые когда-либо осуществлялись. Для ее проведения потребуются долгие ночи, начиная уже с этой зимы. После апреля лучше вообще ничего не предпринимать».

Он предложил два варианта — напасть на Ганновер или захватить Египет. 14 февраля с этим проектом перед Директорией выступил министр иностранных дел Талейран. Первый вариант казался вполне приемлемым: он в полной мере отвечал как полководческому честолюбию Бонапарта, так и интересам директоров, озабоченных тем, чтобы поскорее избавиться от опасного генерала. Война с Египтом казалась форменным безумием: Франция должна была лишиться армии и опытного генерала (в условиях, когда на континенте в любой момент могла разразиться новая война), избежать встречи с английским флотом в Средиземном море и вторгнуться в неведомую страну (что бы там ни говорил французский консул в Каире Магаллон, уверяя, что ее оккупация не составит труда). И все же Восток завораживал Бонапарта. Кроме того, его устраивало, что политическая ситуация во Франции могла спокойно дозревать в его отсутствие. Общественность, узнав о проекте, воодушевилась перспективой похода в таинственную страну, воспетую в «Руинах» Вольнея. Наконец, Директория не без удовольствия отнеслась бы к отступлению нависшей над ней угрозы.