Наполеон, или Миф о «спасителе»

Французская общественность с энтузиазмом восприняла весть о победе под Аустерлицем, связывая с ней свои надежды на вожделенный мир. «Журналь де Пари» писала 4 декабря: «Вчера на рассвете три орудийных выстрела ознаменовали начало мирных переговоров в Париже. Неподдельное изъявление радости, которую эта весть вызвала у представителей всех слоев общества, убеждает: блеск наших побед наполнил восторгом все сердца потому, что эти победы наряду со славой победителя символизировали надежду на близкий мир, всегда остававшийся его главной и величественной целью». Неплохое резюме общественного мнения, подтверждаемое донесениями префектов.

Пресбургский мирный договор был воспринят как «прелюдия ко всеобщему миру», передача Ганновера Пруссии предвещала, казалось, рождение франко-прусского альянса — гаранта стабильности на континенте. Даже вечно колеблющийся царь вступил в переговоры. Английский премьер Питт, убитый, как тогда говорили, Аустерлицем, скончался, уступив место Фоксу, вигу, более либерально настроенному к Франции, но главное — убежденному в ничтожестве своих европейских союзников. В июне лорд Ярмут прибыл в Париж, где с мая уже находился представитель русского царя Убри. С англичанами переговоры застопорились на Сицилии, которую Наполеон вознамерился отобрать у Бурбонов. В России Чарторыжского, толкавшего Александра на восток, сменил франкофоб Будберг. Надежды на мир развеялись. Прекрасная возможность восстановления стабильности в Европе была упущена. Французское общество переживало глубокое разочарование. Ему сопутствовало смутное беспокойство, вызванное непостижимой политикой Наполеона. Что скрывалось за созданием новых королевств — за этой промонархической ориентацией французской дипломатии? Что выигрывала Великая Нация, на интересы которой ссылались в начале кампании, от брачных альянсов, от раздачи королевских корон?

Рассказывают, что Мюрат, один из наиболее обласканных фаворитов императора, обратился к шурину с такой критикой: «Когда Франция возвела вас на трон, она рассчитывала обрести в вашем лице народного вождя, украшенного титулом, который вознесет его над всеми монархами Европы. И вот теперь вы отдаете предпочтение символам власти, которые вам чужды, а нам враждебны, и даете понять Европе, как высоко вы цените то, чего всем нам недостает: знатности происхождения». «Милостивый государь, принц Мюрат, — будто бы ответил Наполеон, — я бесконечно доверяю вам как начальнику моей кавалерии. Однако в данном случае речь идет не о военной операции, а о политическом маневре, который мною всесторонне обдуман. Вам не по душе этот брак (Евгения с дочерью Максимилиана Иосифа Баварского). Меня же он вполне устраивает, и я отношусь к нему как к большому успеху, сравнимому разве что с победой под Аустерлицем». Похоже, Мюрат был самым здравомыслящим, после Люсьена, членом семьи Бонапартов. Он предостерегал предававшего Революцию Наполеона. Дошло ли это предостережение до сведения кого-либо из министров? После драматических событий при Маренго Мюрат был вовлечен в орбиту тайной политики Талейрана и Фуше. Его имя вновь зазвучит в кружках представителей революционно настроенных нотаблей в 1808 году, когда война в Испании примет нежелательное направление. В 1814 году Италия будет пытаться следовать заветам этого блестящего «кавалериста и короля», слишком поспешно нареченного некоторыми историками солдафоном. А что если это политическое здравомыслие — отличительная черта супруги Мюрата, Каролины Бонапарт?

Йена

Впрочем, в 1806 году ни у кого не было времени задаваться вопросом о намерениях Наполеона, о степени его приверженности идеалам Революции, о причинах превращения «Великой Нации» в «Великую Империю», а «конного Робеспьера» — в нового Карла Великого. Возобновляются военные действия. Вторично после 1792 года Франция и Пруссия переходят врукопашную.

Ответственность за эту новую войну, безусловно, лежит на Берлине. Этот конфликт явился несомненным продолжением революционных войн. Налицо «четвертая коалиция», вновь посягнувшая на идеи 1789 года. После минутной растерянности страна в очередной раз сплотилась вокруг «спасителя». Никогда еще опасность не была так велика: со времен Фридриха II Пруссия считалась могущественнейшей военной державой Европы.