Наполеон. Изгнание из Москвы

Ней выступил с запада, Даву двинулся с юга, а поляков Понятовского послали вверх по берегу реки, чтобы напасть с востока. Были подтянуты значительные артиллерийские батареи, включая три батареи 12-футовых гаубиц на случай усиления обычных. Канонада началась в шесть часов, и одновременно с ней пехота предприняла свой смертоносный штурм предместий города.

Арьергард русских сражался упорно. Дохтуров[19], который им командовал, начал оборону от самых ворот города, и, несмотря на то что его в это время мучил приступ лихорадки, на каждой баррикаде пехоте приходилось не только стрелять, но и пускать в дело штыки. Весь день и всю ночь не умолкала канонада, а в отдельных частях города бои закончились только 17 августа. Разрушения были огромными, и скоро во многих частях города начался пожар. Можно сказать, что Смоленск стал генеральной репетицией того, что позже случилось в Москве. Казалось, что здесь русских вот-вот удастся заставить дать генеральное сражение, но благоразумный Барклай-де-Толли вскоре продемонстрировал, что вовсе не намеревался оставить шесть дивизий запертыми в осажденном городе. Ночью 17 августа он начал отступать. А почему бы и нет? Своей основной цели он достиг. 35 тысяч солдат Багратиона, испытывавших сильное давление от преследовавших их французов, теперь присоединились к главным силам армии восточнее Смоленска, и два командира, яростно интриговавшие друг против друга в лучших традициях французских маршалов, теперь оказались вместе. В два часа дня французские гренадеры из атаковавшей шеренги взобрались на крепостной вал и выяснили, что его никто не защищает. Все русские солдаты, уцелевшие после бомбардировки Смоленска, исчезли, а три четверти города было объято пламенем.

Тела 12 тысяч убитых перегородили узкие улицы города[20].

Наполеон шел по выгоревшим руинам. От зерна и других пищевых запасов, которые он рассчитывал здесь найти, ничего не осталось. Все, что могло понадобиться изголодавшейся армии, либо увезли русские, либо погибло в огне. Ветераны в поисках добычи радовались, если в погребе им удавалось обнаружить несколько бутылок местной водки. Орудий и пленных было много, но у французов едва хватало сил тащить свое оружие, а большую часть пленных составляли брошенные раненые.

Император отнесся к этой победе со смешанным чувством, что не помешало ему вечером после битвы написать в торжественной депеше Маре, министру иностранных дел: «Мы захватили Смоленск без людских потерь… Русская армия отступает к Москве в очень недовольном и обескураженном состоянии…» Были ли отступающие русские войска более недовольны и обескуражены, чем лежащие в руинах городских предместий раненые французы, только что ставшие свидетелями гибели 8 тысяч своих товарищей?

Русские армии, объединившиеся на востоке от горящего города, теперь находились под командованием одного человека. И Барклая, и Багратиона сняли с их постов, несмотря на блестящее руководство войсками в критической ситуации. Барклай из-за своего литовского происхождения был чужаком, так и не став популярным среди русской аристократии, полагавшей, что война была народной и русский патриот должен наступать, а не уводить войска. Русские аристократы считали постыдными бесконечные отступления Барклая и то, что ему пришлось пожертвовать многими русскими городами и деревнями. Когда при Аустерлице французские гренадеры прорывались сквозь строй русской гвардии, они кричали: «У женщин Санкт-Петербурга будет о ком поплакать!», но молодые люди вокруг царя продолжали считать себя способными дать отпор этим выскочкам с Запада и впоследствии доказали это, прогнав их за Неман после нескольких решительных боев. Убеждаемый со всех сторон сменить командование армией, Александр, теперь постоянно находившийся в Санкт-Петербурге, уступил наконец уговорам. На место главнокомандующего он выбрал пожилого генерала Кутузова, другого ученика безрассудного Суворова. Кутузов, несмотря на суворовскую закалку, по причине своей грузности не мог ехать верхом, а вынужден был передвигаться по полю в коляске.

Однако возраст и увеличивающаяся полнота не притупили военных способностей Кутузова, который уже воевал с Наполеоном за семь лет до описываемых событий. Он продолжал быть старой хитрой северной лисой и, несмотря на то что вслух он об этом не говорил, косвенным образом нисколько не сомневался в правильности выбранной Барклаем тактики отступлений, благодаря которой французов удавалось уводить все дальше и дальше от их баз в Польше и Германии. Уводить до тех пор, пока они не окажутся полностью изолированными в бескрайних русских полях и лесах. И в конце концов Кутузову пришлось остановиться недалеко от святыни — Москвы. Одних моральных соображений достаточно, чтобы оправдать этот поступок, но Кутузов еще больше намеревался продолжать начатую Барклаем игру и все-таки оказался прав.