Наполеон. Заговоры и покушения

Однажды за ужином, когда весь запас новых сплетен был исчерпан (а без этой приправы светская беседа теряет всякую остроту), графиня сказала:

— Хоть этот ненасытный завоеватель Наполеон и дикарь, но я уверена, что отнюдь не невозможно приручить его и сделать сговорчивым.

— Будьте осторожны, графиня, — строго заметила ей королева Луиза. — Мне кажется, что с ним гораздо более опасно преуспеть, чем потерпеть неудачу. Не советую вам играть с огнем.

— Будьте уверены, Ваше Величество, — засмеялась графиня, — что касается меня, то при любых обстоятельствах мой патриотизм даст мне достаточно утешения.

Это самоуверенное заявление графини Н… слышали многие придворные дамы. Отступать было некуда, да графиня и не думала отступать. Она, действительно, была очень хороша собой, обладала живым умом, была приятной собеседницей, хорошо изучила мужчин и тайные пружины, коим они повинуются. Но на ее беду Наполеон уже давно был не тем человеком, которым можно было легко манипулировать. Прибыв в Берлин, он едва обратил внимание на графиню и вскоре уехал в Париж. Обычно он терпеть не мог женщин, которые сами бросались ему на шею.

— Итак, дорогая графиня? — спросила королева Луиза на следующий день после того, как Наполеон покинул Берлин. — Император Наполеон так и уехал непобежденным дикарем?

— Ну, нет! — процедила сквозь зубы графиня. — Вот увидите, я еще не сказала своего последнего слова.

Самолюбие — это ахиллесова пята любого человека, тем более женщины. Уязвленная красавица решила отомстить, и ей в голову пришел жестокий и коварный план. В Германии уже давно царили антинаполеоновские настроения: до открытого выступления было еще далеко, однако во всех салонах и пивных только и делали, что говорили о попранной независимости и о любви к родине. Особенно популярны были подобные мысли среди праздной молодежи, для которой патриотизм был лишь дивной горячкой, возможностью показать себя, выделиться среди себе подобных.

Среди наиболее ярых критиков Наполеона выделялся юный саксонский барон Эрнест фон Ла Сала, субтильный семнадцатилетний юноша, богатый и инфантильный, который никогда не держал шпаги в руке, но которому идея освобождения Германии от наполеоновского ига горячила кровь. Барон любил графиню H… — по всей видимости, это была его первая любовь.

— Благородная графиня, — говорил он ей через несколько недель после отъезда Наполеона, — обожаемая моя Мари, сжальтесь надо мной, ведь я готов отдать жизнь за один ваш взгляд.

— Барон Эрнест, — сухо отвечала ему графиня, прекрасно видя беспорядок в голове и смятение в сердце молодого человека, — я приняла решение отказаться от всех радостей жизни, пока будет процветать тиран моей родины Наполеон Бонапарт.

— Так пусть он умрет! — воскликнул юный саксонец.

— Ваша решимость очаровательна, барон, — сказала графиня. — Да, пусть он умрет! Пусть не станет больше того, кто осмелился сказать, что заставит прусское дворянство просить милостыню!

Весь вид графини говорил о том, что она преисполнена восторгом. Она смотрела на влюбленного юношу с таким восхищением, что того понесло и уже невозможно было остановиться:

— Хорошо, — сказал он угрожающим тоном и сжал кулаки, — я буду просить милостыню, если потребуется, но я… Я его… Но тогда я могу рассчитывать. Моя дорогая Мари, я готов на все ради вас!

В ответ графиня протянула ему руку, и он прильнул к ней губами.

Прошло несколько дней, в течение которых юный барон готовился к отъезду. В разговорах с графиней он заряжался мужеством, ведь ее намеки, ее обещания были для него, как наркотик. В результате он дошел до такой степени экзальтации, что один вид французской униформы стал доводить его до бешенства. В таком душевном состоянии он и отправился в Париж.

— Поезжайте, барон Эрнест, — сказала графиня, обнимая его на прощание, — и возвращайтесь быстрее. Да поможет вам бог, да направит он вашу руку возмездия!

* * *

Приехав во Францию весной 1811 года, барон Ла Сала начал следить за перемещениями Наполеона. Все внутри него кипело от любви к графине Н… и от ненависти к этому человеку, ставшему препятствием его счастью. Ненависть, как известно, очень пагубна: она сильно ранит душу ненавидящего. Но она еще и удивительно упряма. Юноша был поглощен своей идеей до такой степени, что не мог ни есть, ни пить, ни спать.

Через три дня после приезда во французскую столицу он написал своей любимой такое письмо:

«Мари, думайте обо мне и молитесь! Сегодня тиран должен ехать на охоту. Я буду поджидать его, и когда вы получите это письмо, возможно, ни его, ни меня уже не будет в живых. <…> Храбрость не оставит меня, моя любимая Мари! И в самый последний момент моей жизни мысли о вас будут согревать мне сердце».