Наполеоновские войны: что, если?..

Так как въезд в сию крепостцу был со стороны большой дороги, куда неприятель направил главный огонь свой, то невозможно было подать им никакой подмоги; офицер же, охранявший сей пост, не догадался сделать пролом в стене с задней стороны. «Мне должно было бы обратить внимание на сей пункт», – сказал однажды герцог Веллингтон, почитавший наблюдение за малейшими подробностями битвы одной из главных своих обязанностей. – «Но вполне естественно, – прибавил он, – что я не мог всего объять». Впрочем, пост сей не принес большой пользы неприятелям, хотя они и долго занимали его: наша артиллерия, находившаяся на вершине холма, имела в своей власти эту позицию, так что Бонапарт при защите оной потерял гораздо более людей, нежели при взятии.

На правом крыле атака Угумонского поста все еще продолжалась с прежней яростью. Французы, долгое время не имевшие никакого успеха, прибегли к бомбам, посредством коих зажгли огромную скирду сена, а потом и самый замок. Тогда пламя быстро начало распространяться, развевая густые облака пепла, который в соединении с дымом от беспрерывной пальбы предвещал малочисленному гарнизону нечто ужасное. И действительно, ни один из раненых, кои принесены были в сей замок с поля сражения, не смог спастись. Но защищавшие замок не потеряли своего мужества – и все усилия неприятеля вытеснить их из сада и двора остались без успеха.

Наконец упорство французов, претерпевших в сем пункте значительную потерю, начало ослабевать. Правое крыло наше, пользуясь случаем, утвердило свое сообщение с Угумоном и подкрепило его защитников.

Во время упорного сражения сам герцог несколько раз подвергался величайшей опасности. Он подъезжал к каждому каре, стараясь ободрить всех своим присутствием. Многие выражения, произнесенные им тогда, еще и ныне с восторгом повторяются офицерами, как заключавшие в себе некоторую магическую силу.

В ту минуту, как он остановился посреди большой дороги в виду Мон-Сен-Жана, многие пушки устремлены были против него; ибо неприятель узнал его по многочисленной свите и движениям офицеров, получавших приказания. Несколько пуль попало в дерево, находящееся по правую сторону дороги и теперь известное под именем Веллингтонова дерева. «Вот доказательство ловкости французских канониров, – сказал герцог одному офицеру из своей свиты. – Мне кажется, они стали стрелять гораздо метче, нежели в Испании». Подъехав к 95-му полку, который выстроился в первой линии и ожидал ужасного напора кавалерии, он закричал: «Смелее, 95-й! Не попустим врагу победить нас! Что скажут об этом в Англии?» В другом случае, увидев большую толпу солдат своих, захваченных в плен, и опасное положение остальных их товарищей, он сказал со всем хладнокровием равнодушного зрителя: «Будьте спокойны: мы еще выиграем сражение».

Хладнокровие герцога возбуждало всех, принимавших от него приказания, к непоколебимому мужеству: его быстрый и решительный взор вселял в них неограниченную уверенность. Вокруг него пало множество штаб-майоров, кои, умирая, ни о чем более не беспокоились, как о сохранении жизни своего вождя. Сэр Уильям Де Лэнси, будучи поражен пулей, упал с лошади. «Оставьте меня умирать, – сказал он поспешившим к нему на помощь, – но берегите герцога». Несчастный сэр Александр Гордон, подававший о себе великую надежду превосходными талантами и рановременной опытностью, смертельно ранен был в ту самую минуту, когда заметил генералу опасность, которой тот подвергался. Полковник Каннинг и многие другие офицеры умерли с именем Веллингтона на устах. Один молодой офицер, посланный с важным поручением к некоему бригадному генералу, на обратном пути получил рану в грудь. Воодушевляемый чувством долга, он собрал все силы свои, прискакал к герцогу и, отдав отчет в поручении, испустил у ног последнее дыхание. Можно сказать по всей справедливости, что ни один генерал не получал от своих подчиненных более сильных доказательств преданности. Сия неограниченная преданность нашла себе благодарное вознаграждение в горестном чувстве героя, умевшего оценить ее. «Поверьте мне, – сказал герцог, – что после бесславного поражения ничего нет прискорбнее выигранной битвы. Храбрость моих войск спасла меня от многих бедствий; но купить победу при Ватерлоо жизнью таких храбрых друзей было бы в глазах моих величайшим несчастьем, если бы сия потеря не вознаграждалась общим благом».