Напоследок

– Ну, барышня, рассказывайте! – улыбаюсь, спустя какое-то время. Благоухающий заварочник уже на полу, мы – на диванных подушках возле него. Пепельница вытрушена, дух моей тоски выветрен, пивные бутылки оттащены в коридор. Я – сильная, крепкая и бодрая – готова заражать своим примером подрастающее поколение. – Смотрю на тебя и ломаю голову. Что вообще в этом мире стоит стольких слез и расстройства?

– Моя собственная никчемность… – через силу выдавливая слова, бесцветным голосом говорит Алинка. – Но не в этом дело. Я не затем пришла. Мне нужна правда, Сонечка! Вы, ты… – мы давно уже были на «ты», но сейчас Алинка отчего-то сбивается и путается. – Ты можешь помочь мне разобраться? В Лилии Валерьевне, Геннадие и моей Марине. Правда, что Маринин успех от и до был маркетологами Геннадия состряпан?

Оп-па! Всегда знала, что есть темы, от которых сбежать нельзя. Сколько не скрывайся – нагонят и заставят с собой возиться. Знала, да не верила как-то, что сама могу стать объектом преследования таких тем. Какая, казалось бы, им с меня польза? Впрочем, при чем тут я. Ребенка обидели, ребенку нужно отвечать.

– Нет, Алечка, неправда, – говорю уверенно. – Твоя сестра – талантливейший поэт. И была им задолго до знакомства с Геннадием и его командой. А все принесенные ими новшества – пустое. Марина Бесфамильная никогда не была выдающейся певицей, ведь так? Успех пришел к ней через тексты и образ. А это – исключительно ее личные заслуги. Даже не ее – данные свыше. И никакие Лилички тут не при чем…

Алинка снова шумно всхлипывает, хватается тонкими пальцами за голову, и мне кажется, что руки ее чуть подрагивают, пульсируя вместе с кожей висков. Страшное зрелище, странное.

– Скажи, ты действительно так думаешь, или просто пытаешься меня успокоить? – она поднимает от пола полные слез глаза, и я вспоминаю бездомную собаку, которую нечаянно стукнула дверью в подъезде позавчера. У несчастной был точно такой же полный тоски и укора взгляд…

– Алин, во-первых, я всегда говорю то, что действительно думаю. По крайней мере, тебе. А, во-вторых, я совсем не понимаю, что случилось, и потому не могу знать, как тебя успокаивать. Кто-то наговорил про Марину гадостей, а ты поверила и пришла в ужас? Ерунда! Не может быть, чтобы ты настолько плохо знала свою сестру, чтобы верить чьим-то пустым бравадам…

Я нарочно говорю эти «кто-то» и «чьим-то», не произнося вслух имен. Пусть господа Рыбко-Лилички не выглядят в наших диалогах кем-то значимым…

– Плохо, – упрямо твердит Алинка. – Я действительно плохо знала Маринку. И себя тоже плохо знала. До сегодняшнего дня… А теперь знаю хорошо, и это ужасно. Это лишает смысла жить дальше. Знаешь, я думаю, Марина повесилась именно когда поняла, что самостоятельно ничего бы не добилась. Это ведь совершенно невыносимо, ощущать себя ничтожеством…

– Акстись! – пугаюсь я. – Маринка умерла, потому что заболела. В здравом уме ей никогда не пришло бы в голову идти по такому легкому пути… Пойми, твоей сестре было, все-таки не двадцать лет. Она была уже не на том уровне развития, когда веришь в собственную значимость и страшно переживаешь, обнаружив мизерность вклада отдельного человека в общее движение мира. О том что все мы – лишь песчинки и колесики в общем механизме, мы с ней догадались очень давно. И даже пару раз буйно напивались по этому поводу, прежде чем смириться и наполниться гармонией. Ничтожество – это не тот, кто делает мало: в этом смысле все мы – люди, а значит ничтожества. Настоящее ничтожество это тот, кто делает не все от себя зависящее, понимаешь?

– А если делал-делал, все от себя зависящее делал, и оно получалось, а потом оказалось, что пустое все… – Алинка, кажется, воспринимает сейчас мои слова, как истину в последней инстанции, поэтому задает вопросы, не удосуживаясь вдаваться в конкретику. Я для нее сейчас – нечто мудрое и всезнающее, а значит, в пояснениях не нуждающееся. – Получалось, понимаешь?! – выкрикивает она, быстро-быстро перебирая губами. Словно боясь, что порыв окончится, и она никогда уже не сумеет сформулировать себя в слова… А такая самоформулировка – по себе знаю – штука крайне важная, половину необходимой психологической реабилитации на себе вытягивающая. – Я просто ослеплена была собственными успехами! Все, что ни задумаю – сбывается. – продолжает Алинка. – Это, как наркотик такой – видеть, что выходит нечто значимое, и даже самые скептически настроенные, привередливые люди твою работу оценивают, как стоящую. Знаешь, даже к самой себе по-другому относиться начинаешь. На красный свет улицу не переходишь даже у себя в городке – мало ли! Под крышами весной не стоишь… Типа, бережешь себя для искусства, потому что веришь – оно в тебе нуждается! Кормишь себя такими вот чудесными иллюзиями, а потом в один прекрасный день понимаешь, что все это – глупости. Никому твое искусство не нужно. А признавали только благодаря грамотной раскрутке и связям раскрутчиков…