Направить в гестапо

— Я не могла отделаться от мысли, что это очень неприятный человек. Машину он вел очень быстро, неосторожно, и несколько раз люди просто чудом не попадали под колеса. Но он только смеялся, словно это была остроумная шутка. Потом на Харвештерхуде они остановились и подобрали девушку. Не знаю, зачем она им понадобилась — они высадили ее у другого дома до того, как мы подъехали сюда — не знаю, где именно, но должна сказать, что даже молодой человек, который так обаятельно держался со мной, вел себя очень нелюбезно по отношению к ней. Может быть, она чем-то провинилась, не знаю, но совершенно не могу понять, зачем было бить ее. Воспитанный мужчина ни в коем случае не должен бить женщину, ни в коем случае! А если бьет, то лишь показывает свою невоспитанность, я так и сказала молодому человеку. Вы согласны со мной, герр фельдфебель?

— Конечно, — угрюмо ответил Старик.

— Я бы не стал бить ее, — подал голос Малыш. — Какой в этом смысл? Гораздо охотнее сделал бы кое-что другое. Зачем их бить, если можно…

На сей раз рот ему зажал Легионер. Фрау Дрейер мягко продолжала.

— Когда мы приехали сюда, — объяснила она нам, — они проводили меня в какую-то приемную на третьем этаже. Там было много людей, пришедших для беседы, и меня оставили на какое-то время с ними. Я подумала, что это не очень вежливо. В конце концов я ведь не просила встречи с Билертом. Это он отправил их за мной. Поэтому я считаю, что они могли быть повнимательней — правда, возможно, они очень заняты, к тому же идет война. Думаю, извинение меня бы вполне устроило. Но даже когда они увели меня из приемной, то не к герру Билерту. Вместо этого они обыскали мои карманы и сумочку, забрали много писем личного свойства. Я понимаю, эти люди просто выполняли свою обязанность. Идет война, и все мы должны остерегаться вражеских агентов, но все-таки не могу отделаться от мысли, что они слегка зарвались — и не могу понять, какое они имеют право читать мои письма. В общем, обыскав, они отвели меня в другую приемную. Мне там не понравилось. Какой-то старик с пистолетом сидел на стуле и не позволял никому из нас говорить. Было скучно, к тому же я проголодалась.

Фрау Дрейер продержали там несколько часов, потом белокурый однорукий обершарфюрер отвел ее в какую-то маленькую комнату, где двое мужчин в штатском спросили ее, не говорила ли она кому-нибудь, что фюрер дурак.

— Разумеется, — сказала она нам, — я сразу же ответила, что нет. Что кто-то распускает обо мне отвратительную ложь. Тогда они спросили, не постараюсь ли я помочь им, поскольку их обязанность разбираться в таких делах, убеждаться, что никто не говорил ничего плохого о фюрере, и в конце концов любезно предложили мне не спешить и попытаться вспомнить, что именно я говорила.

— Не говорили вы своей соседке фрау Беккер, что, по вашему мнению, фюрер поступил глупо, начав эту войну? — спросил ее Билерт.

— Да, — ответила она, — я сказала это и готова повторить. По-моему, эта война просто безумие.

Тут, к ее изумлению, они от души рассмеялись, и один из них записал ее слова на листе бумаги.

— Вот, видите, фрау Дрейер, все, как мы говорили — вы назвали фюрера дураком.

Тут она опешила; стала уверять их, что, назвав войну глупостью, она не имела в виду, что фюрер дурак. Она не хотела — не могла…

— Однако согласитесь, — настаивал Билерт, — глупые поступки совершает глупый человек, следовательно, дурак.

Она была вынуждена согласиться с логичностью этого утверждения.

— Но, как сказала ему, я не единственная, кто говорил такие вещи. Их говорят все. Я только повторила то, что слышала.

Разумеется, Билерт тут же принялся спрашивать, кто говорил их, где и когда.

— Ну, для начала герр Гельбеншнайд, начальник станции. Я часто от него слышала, что с Германией не случалось ничего хуже этой войны. Потом фрау Дитрих, медсестра у мозольного оператора. Она совсем недавно сказала мне, что лучше бы эта война совсем не начиналась, и чем скорее мы потерпим поражение, тем лучше, насколько это касается ее. А затем…

В своей недогадливости она продиктовала целый список фамилий жадно писавшему напарнику Билерта, который тут же передал его обершарфюреру — очевидно, для немедленных действий.

— А потом, — с недоумением сказала фрау Дрейер, — они спросили, не была ли я пациенткой психиатрической лечебницы.

— А кстати, — спросил, обернувшись, Порта, — были?