Напряжение

— Вероятно, да, — опустив глаза, тихо проговорила Назарчук. — По совести говоря, мне безразлично, знал он или нет. Я думаю о себе, а он заботится о себе, и, поверьте, ему не до меня…

— И он никогда ничего не говорил вам по этому поводу?

— Я же вам сказала, что мы чужие друг другу. Он никогда не спрашивает, где я, а меня не интересует, где и с кем он.

«Зачем так люди живут? — подумал Изотов. — Что их связывает? Почему не разойдутся? Разве можно так жить?» Но спрашивать не стал, — к делу это не относилось.

— Дети у вас есть?

— Нет, — ответила Назарчук и, словно догадавшись о мыслях Изотова, сказала: — Нас ничего не связывает, мы пытались разойтись, подали заявления, но суд нас не развел.

Вошла Галочка, сотрудница отдела, положила перед Изотовым потрепанную папку:

— Виктор Никанорович, вы просили дело Петрикеева, я его вам нашла.

Изотов кивнул головой. Никакого дела Петрикеева он не требовал, но понял, зачем ему передали папку.

— Продолжайте, я слушаю вас, — сказал он, не спеша развязывая тесемки. В папку были натолканы ненужные ему бумаги, а сверху лежала записка:

«В ночь на 13-е Е. В. Назарчук дома не было».

Это Шумский в соседней комнате допрашивал художника и поспешил сообщить наиболее важное, что ему удалось выяснить.

Изотов невозмутимо завязал папку, отложил в сторону.

— Вы ревновали его когда-нибудь? — вдруг спросил он.

— Кого, мужа?

— Нет, Красильникова.

Женщина умоляюще посмотрела на Изотова, как бы прося его не спрашивать, не вмешиваться в ее чувство. Но Изотов выдержал взгляд, и она сдалась.

— Да, ревновала, — глубоко вздохнула Назарчук. — Я… я ведь старше его на шесть лет, я замужем, а он — интересен, молод, холост… Вы должны понять меня.

— Может быть, скажете, к кому?..

— Так уж ли это важно? Наверное, это ужасно, но я ревновала ко всем, не только к женщинам. Когда приезжал к нему брат, кажется, двоюродный…

— Простите, что перебиваю вас. Не помните, как его фамилия и откуда он приезжал?

— По-моему, из Владивостока. Зовут его Игнатом, а фамилии его не помню — кажется, Гуляев, но я не уверена. Он военный, танкист…

— Вам известно, как они друг к другу относились?

— Этого я вам не скажу, не знаю. Жорж мне про него ничего не говорил… Да, так вот я ревновала к нему, потому что он проводил с ним много времени, а на меня уже времени не оставалось… И к Нине Михайловой, жене инженера. Но, кажется, зря… По-моему, между ними ничего не было. Нина, конечно, симпатичная женщина, этого от нее не отнимешь, но не так уж она красива, как думает сама о себе…

«Теперь начнутся дамские разговоры», — с неприязнью подумал Изотов.

— Кто это Нина Михайлова? Вы знаете, где она живет?

Назарчук охотно рассказала о Михайловых: муж — инженер, Нина — домохозяйка, у них двое детей и еще держат домработницу, и дала адрес, добавив, что сейчас их в городе нет, уехали. Изотов записал.

— Знаете, мне всегда было неприятно, когда Жорж даже просто разговаривал с какой-нибудь девушкой или женщиной. Конечно, глупо, я понимаю, но ничего с собой поделать не могла.

— Может быть, случалось что-нибудь и серьезное? Он не изменял вам?

Назарчук поспешно ответила:

— Нет, нет… Только не это…

— Хорошо, — безразлично проговорил Изотов, зная, что сейчас задаст самый важный для следствия вопрос. Как она среагирует на него? Он поднял глаза и, казалось, не видел ничего, кроме ее вишнево-красных губ, блестящих от помады. Спросил быстро и тихо: — Где вы находились в ночь на тринадцатое мая?

— Дома, — сказала Назарчук после едва заметной паузы.

«Лихо врет», — подумал Изотов, ничем не выдавая себя. Теперь весь их разговор приобретал иной смысл. Сдерживаясь, Изотов сказал, разделяя слова:

— А если хорошо подумать? Вас ведь дома не было…

Бледные щеки Назарчук заалели, она сжала кулаки и в каком-то бессилье проговорила с тоской:

— Ах, не все ли равно, может быть, и не было.

— Ну как знаете, хотелось бы услышать искренний ответ, — печально проговорил Изотов. — Придется на сегодня закончить разговор, но, надеюсь, мы еще встретимся.

Назарчук поднялась и медленно побрела к выходу. «Играет и лжет», — ответил себе Изотов на мучивший его все время вопрос.

Он собрал бумаги, запихнул их в стол и пошел обедать. В коридоре его нагнал Шумский. Они спустились в столовую, встали в очередь за талонами.

— Пиво будешь пить? — спросил Изотов.

Шумский энергично помотал головой:

— Мне нельзя, толстею.

— Напрасно. Раз толстеешь, будешь толстеть и без пива, — назидательно сказал Изотов и направился к буфетной стойке.

Принесли щи. Шумский густо намазал горчицей хлеб, Изотов пододвинул салат из свежих огурцов, налил пиво.

— Ну, что художник? — спросил он. Шумский покривился, махнул рукой:

— А, хлыщ, пижон… Два часа поливал грязью жену как только мог.

— Сходится… Отношения у них дрянь… Но, знаешь, Назарчук так и не призналась, где была тринадцатого.

Шумский что-то пробормотал, жуя; Изотов принялся за щи.