«Будьте милостивы и великодушны, — умолял он, — и не отвергайте моего дара. Эдит, дорогая, я говорю вам: жребий уже брошен, и мосты сожжены. Теперь я уже не смог бы остановить это, если бы даже захотел…
Ее захлестнула волна эмоций, которым она сама не смогла бы дать должного определения; более того, она почувствовала, что не может произнести ни слова, не говоря уже о том, чтобы выразить сколько-нибудь аргументированный протест. Тяжело дыша, почти без чувств, она упала на руки Марстона, лицо ее горело, кровь бешено пульсировала… Мысли Марстона тоже перепутались; правда, причина его смущения была несколько иной. «Однако я слишком задержался, — только и смог пробормотать он, — мне пора. Прощайте, прощайте».
Он поднялся и, шатаясь, как пьяный, натыкаясь на стулья, побрел к двери… Не успел он открыть дверцу коляски и усесться за спиной у извозчика, как Эдит пулей пронеслась через гостиную и прихожую и выскочила во двор.
— Не позволяй ему уехать! — закричала она. — Мариан, он очень болен. Остановитесь! Я приказываю вам остановиться. Без вас я не буду жить.
— Поздно! Слишком поздно! — ответил он, скорее удовлетворенно, нежели с сожалением, и властно скомандовал извозчику: — Трогай!..
— Он умер из-за меня, — сказала Эдит с чувством, — больше мы не увидим его живым.
Так и случилось. И, как объясняла впоследствии сама Эдит: