Наречия (Adverbs)

– За что, скажи, тебе платить, – произнес Адам. – Мы живем в свободной стране, и если что-то случится, у меня все будет записано на камеру.

– Людям непременно захочется посмотреть, – добавила Эдди, на голове у которой красовалась дурацкая бандана.

– А по-моему, то, что вы тут делаете, – омерзительно и нечестно.

– Адам, – вновь начала Эдди, – если не ошибаюсь, ты говорил…

– Я все улажу, – отозвался Адам. – Ты, главное, проследи, чтобы кадр был резкий. Потому что в противном случае мне не заплатят и ломаного гроша.

Адам сделал шаг навстречу, схватил меня за плечо и повел по пустырю, туда, откуда открывался уже не такой потрясающий вид и нужное ему здание не было видно.

– В чем дело? – негромко спросил он. – Ты уж, приятель, извини, но ей захотелось поехать вместе со мной. Что я мог ей сказать?

– Я не хочу здесь тебя видеть, – ответил я. – Забирай свою подружку с мальчишеским именем и выметайся отсюда. Можешь оттрахать ее где-нибудь в лесу – мы ведь живем в свободной стране.

– Не заводись.

– Кто ты такой, чтобы мне указывать? – возразил я. – Я – движущая сила американской литературы.

– Ты просто пьяный бритоголовый сопляк в трусах, – сказал Адам. – Иди-ка лучше проспись.

– Мне противно, что ты торгуешь этими картинками.

– Видеоматериалом, – поправил он меня, – а мы живем в свободной стране.

– Не такая она и свободная. Лично мне в городе страшно. Мне страшно возвращаться домой. Я незаурядная личность и потому могу легко стать мишенью для преступников. Им ничего не стоит меня убить. Меня хочет убить целая уйма народа. Все они окрысились на меня и потому хотят меня убить.

И тогда Адам посмотрел на меня, и если бы не его подружка, он бы вернулся ко мне в роман, потому что вид изменился. Его легкомысленный, игривый взгляд изменился, и я подумал, что, наверное, он понял, какая я незаурядная личность, как важен я для американской литературы.

– Никто на тебя не окрысился, – произнес он. – Никому и в голову не придет тебя убивать. Почему бы нам… нет, давай больше не будем пить вина, идет? Лучше кофе, ты как?

– Никто не знает, – ответил я. – Никто даже не подозревает, как я важен. Никто мне не звонит.

– Все в порядке. Не бери в голову.

– Откуда тебе известно, что все в порядке? – спросил я. – Ты ведь меня не знаешь. Ты ведь даже не веришь, что этот дом и вправду мой.

– Тебе ничего не угрожает, – сказал он. – Смотри, моя камера направлена в другую сторону. Так что с тобой ничего не произойдет. А если произойдет, так только вон там, – и он указал большим пальцем через залив.

– Надеюсь.

– Вроде бы как, – кивнул он. – Вроде бы как. Надеюсь, все-таки что-то произойдет, иначе я бы не торчал здесь. Потому что мне нужен видеоматериал. А иначе к чему вся эта канитель?

– А я, выходит, не так уж и важен, – сказал я и пожалел, что у меня не две бутылки вина – причем не только по вполне понятным причинам. Я пожалел, что мне недостает необходимого символизма, двух бутылок, одной со сладким красным вином радости и второй – с белым и горьким вином разочарования, чтобы я смешал их у себя во рту и получил розовое. Здорово придумано, правда? – А я, значит, не важен?

– Важен, не важен, это не самая главная твоя проблема, – ответил он. – Куда важнее, что в данный момент ты без штанов.

– Потрясающий вид, Адам! – крикнула Эдди. – Я навела резкость. Все в фокусе – красота! Солнце светит и все такое прочее, как раз там, где надо. Иди ко мне!

– Иду! – откликнулся он и помахал рукой. – С тобой все в порядке? Хочешь посмотреть, Майк? Пойдем, сам все увидишь.

– Нет, – ответил я. – Подожди минутку.

– Сейчас, – отозвался Адам и отошел от меня в самой высшей точке моей карьеры. Он направился к своей подружке. Они повернулись ко мне спиной, устремив взгляды в сторону Сан-Франциско. Вот так она всегда и уходит, любовь, – с кем-то другим, прочь от меня. Я же по-прежнему стоял посреди колючей травы.

Они обернулись.

– Иди взгляни! – крикнул Адам. – Вид потрясающий.

– Давай иди к нам! – позвала меня Эдди. – Иди взгляни! Иди взгляни! Иди взгляни! Иди взгляни! Иди взгляни! Что мне еще оставалось? Я подошел и взглянул.

Я стоял в одних трусах там, где кто угодно мог меня увидеть, но, слава богу, никто не увидел. Адам и Эдди смотрели в камеру, а камера смотрела не в том направлении, поэтому я там стоял совсем один, уставившись на знаменитое здание, какое именно – не хочу уточнять нив моем романе, ни здесь. Я просто стоял там, семнадцатого января, и смотрел туда, куда смотрели эти люди, но только не на меня. Это было ужасно, этот сдвиг фокуса. И это любовь – если она не с вами, нечто жгучее заставляет людей смотреть в сторону, и такое ощущение, будто вам врезали кулаком в горло. Невозможно вынести символизма этого момента – я стоял в своей глуши, и на меня никто не смотрел, мне никто не платил, объектив камеры был наведен не на меня. Даже в романе я просто стою там, глядя на знаменитое здание, ощущая этот ужасный сдвиг, потому что спустя пару минут его не стало.

ЯСНО