Нарисуем

— Сообразил наконец-то!

Да… Крепких он себе подбирает соперников!

— А она что?

— Да говорю тебе — только ранний Ренессанс интересует ее.

— Да-а. Надо было, видимо, до Ренессанса брать.

— А ты на что? Разберись.

Поставил, считай, начальником участка.

Мы прошли Кожевенную слободу, свернули в Сыромятническую. В простое место Пека не поведет!

— И на руднике голова кругом, а тут еще эту проблему надо решать! Ну ты, в общем, прикинешь тут все.

Спецзадание! Мы прошли Сыромятническую слободу, свернули в Сыромятнический тупик. Только еще этого тупика нам не хватало!

— Явился! — радостно закричал хозяин, увидев Пеку.

Я почему-то представлял Кузьмина маленьким и надутым, а он был сутулый, веселый, с кустистой бородой. Дом был деревянный, старый — несколько неожиданный для большого человека.

— Он же ведь каторжник! И отец каторжник его! Думаешь — чего он сюда пришел? Ограбить кого-нибудь! — радостно сообщил Кузьмин, почему-то мне. — Инка, выходи!

И вышла она… Царевна!

Да-а. Теперь мою музу уже не Риммой зовут.

Пека бодрого тона не поддерживал, свесив косую прядь, играл желваками. Но и она, что меня безусловно порадовало, Пеку встретила значительно холоднее, чем ее отец. Мать ее была, оказывается, северянка, прожила недолго… Ну почему все не в те руки идет?! Кроме Пеки, тут еще и Ланской, блистательный наш теперь сокурсник. И Кузьмина, как я понял, правая рука. А Пека о нем: «Стоял у сортира!» У сортира, скорее всего, нам придется стоять… Ланской сочувственно мне кивнул. Но хозяин почему-то гадкого Пеку предпочитал.

— Так что, Инка, берегись! — ликовал папа.

— А с чего ты выдумал, что он ко мне? — холодно произнесла она. — Это у вас, кажется, дела?

Крепкая дочурка.

— Дела у нас, да! Он у нас такой — парень жох! Криво не насадит! — любовался хозяин неказистым, на мой взгляд, Пекой. Я испугался, что при словах «криво не насадит» она зардеется… но не дождался.

— Ну пойдем, — жадно сказал Кузьмин Пеке. — Намурлыкаться успеешь еще.

Но тот, похоже, мурлыкать и не думал.

— Момэнт! — Пека поднял костлявый палец, жест этот, как понял я, адресуя невесте.

— Гуня, развлекай гостя пока, — приказал хозяин Ланскому.

Да, судя по обращению — он совсем домашний у них.

— Пека, конечно, — усмехнувшись, Гуня сказал, — вам рассказывал свою версию моего появления тут?

Это «конечно» мне жутко не понравилось, мол, «о чем же вам еще говорить с Пекой, как не обо мне? И, конечно, Пека не из тех благородных людей, что умеют хранить сокровенное…» Нехорошо так оценивать моего соавтора!

— Не припоминаю, — сухо проговорил я. Но его высокомерие даже не заметило моего.

— Эти люди… — еще один неслабый тычок! — удивляются, почему мы не глушим их бормотуху и не заримся на их уборщиц? Им это кажется непонятным — и мы автоматически попадаем в разряд чужих. И наступает реакция отторжения. — Он вздохнул.

Вербует меня в сторонники!

«Но для тебя эта «реакция отторжения» неплохо прошла!» — враждебно подумал я.

— И в последнее время такое хамство чуть ли не пропагандируется официально!

И у него, видимо, наболело на душе. Раньше бы я с ним и согласился — но на конкретном этом примере согласиться не мог.

— Да я и сам не из дворян, — буркнул я.

Ланской понимающе усмехнулся — мол, не в титуле дело, мы с вами прекрасно понимаем, о чем речь.

Из открытого окна вдруг донесся гогот Пеки.

— Мне кажется, — тонко усмехнувшись, произнес Ланской, — Кузьмин сознательно его держит таким дикарем. Такой ему время от времени и бывает нужен.

Странно, что разговор этот при Инне идет и она не реагирует. Согласна с ним?

— Этим людям, — второй уже раз термин такой, — нравится жить там и так, как они живут. И Кузьмин пользуется этим.

Такой тонкий и доверительный разговор — он был явно в этом уверен — должен был полностью очаровать меня… но я очаровался не полностью.

— Но если бы они не жили там, мы, — хотел грубо сказать «ты», но не решился, — не могли бы жить здесь.

— Полностью с вами согласен! — Он развел руками: мол, о чем тут спорить?

Она, однако, недолго терпела его «соло».

— Скажите, вы любите живопись? — жестко спросила она меня. Экзамен?

— Обожаю! — воскликнул я. — Особенно раннее Возрождение, Джотто!

На мою любимую тему вышла!

— Тогда давайте напишем об этом книгу. Геннадий, — довольно сухо назвала Ланского (хорошо хоть Гуней не обозвала!), — сказал, что вы замечательно пишете.

Быка за рога!

— Необходимые материалы, а также издание в лучшем издательстве я гарантирую… Вы в общежитии? Я вам позвоню.

Повод для встречи? Или — на самом деле? Сердце заколотилось. Вот как тут делаются дела! У Кузьмина с Пекой дела тоже, видать, шли неплохо — гогот в доме нарастал.

— А можно, мы с Пекой напишем? — пробормотал я. Соавтора не могу бросать!

Она резко поднялась.

— Что-то стало холодно! — произнесла и пошла в дом.

Навстречу, хохоча и обнимаясь, вышли друзья-горняки.

— Ну ты, Пека, липкий, как плевок! — восторженно говорил хозяин. — Будет тебе насос.

При слове «насос» лицо ее исказилось.

— Извини, папа, хочу покинуть твоих гостей.

— Так что Петрович, младенцем еще, напрыгался на коленях у вождей, пока те портфели свои ждали…

— Это ты уже говорил.