Нарисуем

Всю жесткость Пека на себя взял. Гуня, конечно, нас презирал, когда Пека цену назвал… Коллеге! Единомышленнику! Высшее общество, прощай!

— Специфика производства, — Пека пояснил. К удивлению моему, они ему с благодарностью руку жали. Кладбищенский царь оказался, видимо, не так жесток.

Специфика производства проявилась еще в том, что на «ответственное захоронение» мы явились сильно выпимши. А как же иначе? Шесть «объектов» перед этим сдавали, говоря строго научным языком. Потом тут же организуют тризну. Попробуй обидь! Мы с Пекой мужественно поддерживали друг друга, когда шли… Два «друга из-под земли».

«Наверняка ведь и Инна будет!» — ужас одолевал.

Инна нас не заметила. Сделала вид. А на кого ей смотреть? Больше они с Радой мерялись взглядами, мерцая бриллиантами. Для хозяйки нашей — выход в свет. «Что за неуместная роскошь?» — взгляд каждой из них говорил. Балерина не узнала меня. Или не захотела? Надо будет ее взорвать в нашем фильме! Как бы вниз не упасть! И мы стояли, как невидимки. Невидимки и есть! Мне кажется, нас тут не уважают. Гуня вроде вежливо с нами поздоровался… но на поминки не пригласил.

Потом с новыми коллегами выпили. Потом Пека пошел Инне звонить. Вернулся убитый.

– «Никто больше не умер у нас, в ваших услугах не нуждаемся!»

Вот так!

Пустят ли в общежитие? Вид такой у нас, словно нас самих только что вырыли из-под земли. Что комендантша? Признает ли? На кинематографистов мы мало похожи.

— Вас ждет приличный молодой человек.

— Не может быть! — мы радостно встрепенулись.

Ланской, во всем блеске!

— Если не трудно, уделите мне минуту…

— Могем.

— Я умею быть благодарным, — взволнованно Гуня произнес. — И не намерен оставаться в долгу за то, что вы сделали для нас с мамой. — Гуня сглотнул. — Поэтому, что я могу сделать? Могу предложить вам обоим работу в министерстве экономики.

— А почему не кинематографии? — я капризно спросил.

Гуня скромно развел руками: что могу.

— Должности, конечно, не слишком высокие, но возможен рост.

Душевный мужик! Или это Инна старается, сердешная, переживает за резкость свою?

Глянул на Пеку — как?

— Нет! — прохрипел Пека. — Меня мои зеки ждут.

Гуня перевел взгляд на меня.

— И меня ждут… его зеки, — прохрипел я.

Заскрипел пол.

— Ты чего?

— Да собираюсь тут.

Я окаменел.

— Один, похоже, остался аргумент, — произнес он с тяжелым вздохом. — Зато аргумент этот всегда с собой!

— Так ночь же, — пролепетал я.

— Самое время.

Грузно ступая, ушел. На тяжкий труд. Часа три я метался… правда, не вставал… Заскрипела дверка.

— Ну что, поговорили? — пролепетал я.

— Это вы только разговаривать мастера! — усмехнулся он.

Откуда, интересно, у него такая информация?

— Все! — под утро Пека произнес. — Как Кузьмин вернется — к нему пойдем!

О моей роли я, кажется, догадываюсь.

— Так ты женишься… все же?

Это «все же» я зря сказал — довольно злобно он на меня глянул.

— Я горняк!

Горняки, видимо, сразу женятся, чуть что! Жалко, что я не горняк и не имею столь твердых убеждений… упускаю шанс!

Мы долго маялись, пытались уснуть, и вдруг дверка распахнулась — и мы зажмурились от хлынувшего солнца.

— Сгинь! — скомандовала Инна, увидев меня.

Нарисовал!

— О-хо-хо! Тошнехонько…

Мы снова валялись у цистерны с хирсой.

— Велит натурщиком стать у нее в академии! — хрипел Пека. — Голым перед студентами стоять. С х… до земли!

Ей, конечно, виднее.

— Надо было министерство брать! — вырвалось у меня. — Поздно уже. Гуня обиделся.

И его можно понять. А наше место — вот тут. Вот таков наш рабочий ответ всем этим революционерам, балеринам, министрам-капиталистам!

Правда, Пека что-то сник. Еще выпил и валялся, как куль. Я схватил его за грудки: «Я из тебя вытрясу образ!»

Обиталище наше скоро на склад стеклотары стало походить. Конечно, это требовало расходов немалых.

— Колготки женские, — читал я.

— Вычеркиваем!

Читать список вожделенных товаров, переданный «ходоку в столицу» его земляками (надо понимать, вместе с деньгами), Пека поручал почему-то мне (видимо, чтобы я разделял с ним моральную ответственность).

— Телевизор цветной.

— Это оставляем пока. Пошукай что-нибудь помельче.

— Кольцо с топазом.

— Это давай! — Вынимал деньги, обернутые запиской…

Продолжали чтение на другой день. Хотя читать уже особенно было нечего — все повычеркнуто.

— Колготки детские.

Вычеркнули, обливаясь слезами. Все-таки Пека был человек добросовестный, вел строжайший баланс и учет: что именно пропито, какого числа. И главное — в какое время. Вот так!

— Ты поймешь, что там за люди у нас. Слова упрека не скажут! Вот увидишь. — Пека вглядывался в сияющую даль. Такой оптимистический взгляд на мир свойственен, вообще, начинающим алкоголикам: вот сейчас, еще один глоток, и все засияет!

— О-хо-хо!

Мы снова с ним валялись у цистерны с хирсой.

— Рада предлагает мне ее заместителем по производственной части пойти. Квартира, машина, — выдал страшную кладбищенскую тайну мой друг.

Я резко (или мне показалось, что резко) сел. Ах вот оно что! Прощальный ужин! Прощай, наш трудовой с Пекой подвиг, неродившийся наш сценарий!