Нарисуем

— Не мог поначалу ничего понять. Все смены, гляжу на графике, сто процентов дают, пятнадцать вагонеток начислено, сто пятьдесят тонн руды выкатывают на обогатительный комбинат. А мы с моей сменой ломим, ж…у рвем — больше десяти вагонеток не выкатить. На всех летучках топчут меня. Что же, я думаю, за несмышленыш такой? Других мастеров спрашиваю, бутылки им ставлю. Только отшучиваются: больно ты страшный, удача боится тебя. А я и вправду озверел. Думаю: сдохну, а норму сделаю! Будут человеком меня считать! И тут приезжает как раз Кузьмин — наш рудник напрямую подчиняется ему, минуя министерство. Рассказываю ему свой план. План Б. Батино открытие. Стоять под обрушением, с горизонта не уходить, экскаватор не отгонять — грести сразу после взрыва! Тот кивает одобрительно. «Знал, что ты такой. В батю! Не подведешь… Ладно, — усмехается, — план Б отправляем пока в резерв. У меня другое предложение есть: сходим тут к человечку одному, покумекаем, что и как». И приводит меня, можно сказать, к местному баю, Камилю Гумерычу самому! — Пека гордо откинулся… Но увидев, что имя не произвело на меня должного впечатления, — злобно насупился: мол, что вообще интересно тебе? В напряженной тишине стаканы чокались сами с собой. — К директору комбината, куда мы гоним руду, — счел все-таки возможным уточнить. — Для молодого мастера — все равно что свинопасу попасть к королю! Ну, принял по-королевски нас! — Пека стал сладострастно выковыривать пальцем воспоминания из зубов. — Кузьмин представляет: «Познакомься, молодой талантливый специалист, хочет честно работать, надо помочь ему. Ручаюсь за него, как за себя». Тот кивает: «Помогать честным людям — наш долг. Не волнуйтесь, молодой человек, все у вас будет в порядке». «Каким хером?» — думаю. Выхожу утром со сменой, озираюсь: все, вроде, на прежних местах, никаких изменений не наблюдаю. Ну это, наверное, думаю, на неопытный глаз, а что-то изменилось. Упираемся, как всегда. К концу — все те же десять вагонеток. Трепло! Это я не себя, как понимаешь, подразумеваю. Его. В раздевалке снимаем броню, остаемся в кальсонах, вдруг взрывник наш, бледный аж: «Камиль Гумерович к телефону!» Разинул я пасть, чтобы все высказать ему, а тот спокойно и вежливо: «Поздравляю вас с выполнением плана. Сто пятьдесят тонн». Хотел гаркнуть я, но осекся… мол, где же сто пятьдесят, когда все те же десять вагонеток? «Так что ждите премию, и с вас приходится!» — как бы шутливо он произнес и трубку повесил. Издевается? Я чуть на стену не полез! Но тут умные люди поняли, что и я в сонм их зачислен, пояснили мне. Порода у нас пятнадцатипроцентная по содержанию руды, а он на комбинате у себя записывает ее как десятипроцентную, и по итоговому металлу выходит, что руды обработано в полтора раза больше, чем в действительности. Не десять, мол, вагонеток поступило, а все пятнадцать. И все успешно выполняют план, и он не внакладе. И не думаю, чтоб в Москве об этом не знали… Ну, и мне хлеб с маслом пошел. И уважение, главное… а то болтался, как гопник! А так — повязан с крупными людьми…

— Да… повязан ты крепко.

— А то!

— Зря я, наверное, поехал, — вырвалось у меня.

— Почему зря? — Он хищно усмехнулся. — Шефа купил своим энтузиазмом!

Которого он, интересно, имел в виду? Кузьмина? Или Ежова? Кузьмина мне вроде как ни к чему. И что значит — купил? Я надеялся — мы сделаем фильм.

— Я думал, мы нормальный сценарий напишем, светлый.

— Светлый ты будешь отдельно писать.

— Все, идем завтра!

— Куда?

— На рудник к тебе.

— Ради бога. В семь утра не рано тебе будет?

Да какая здесь разница — сколько утра!

Ночью (какая это ночь?) я в отчаянии дергал куцые занавески, пытаясь укрыться от беспощадного света. Вот уж не ждал, что в столь северных широтах пытка солнцем предстоит. Чуть забудешься — и снова откроешь глаза; светло абсолютно! На часы глянешь — три часа. Ночи? Или дня? Все, значит, пропустили? На улицу глянешь — ни души. Значит, все-таки ночь? Вдруг в конце улицы появляется человек. Или день? Человек приближается. Вдруг останавливается и падает плашмя. Пьяный? Значит, все-таки ночь? В таких мучениях время проходит.

— Па-а-адъем! — Пека вдруг рявкнул. Я очнулся. Хоть и не спал. Или спал?

— Сборы пять минут!

При нашем аскетизме и пяти минут много. Скромный завтрак: молоко и ко-ко-ко!

Вывалились на улицу. Почему опять никого? Семь часов вечера? Но тогда был бы народ.

— Рано вышли? — об этом Пеку спросил.

— В каком смысле?

— Где народ?

— Прошел уже народ.

— А мы, значит, уже поздно?

— Со мной поздно не бывает никогда!

Как всегда, говорит загадками. Держит в напряжении. Руководит массами, включая меня. Хотя лично у меня ничего, кроме раздражения, это не вызывает.

— Что тут ржавые бочки на каждом шагу? — ударясь коленом, вспылил я.