Нарисуй мне дождь

В ожившей этой сказке, преобладала бирюза и голубое, от голубого до синего: синий кобальт, синий прусский, синий ультрамарин. Вознесенные в лазурное небо остроконечные башни замка, утопали в желтых кленовых и изумрудных дубовых листьях, синее море в белых барашках волн, корабли, летящие на всех парусах, окутанный дымами палящих пушек, на развивающихся знаменах геральдические львы и гербы с благородным четвертованием, наделенные загадочным символическим смыслом. Это пиршество красок с тончайшими переливами окрашенного света в интерьере, острота и плавность линий предивного рисунка создавали чарующее ощущение, будто все это находится здесь рядом, за окном. Разумеется, то был обман зрения, ‒ иллюзия, но она была до того обворожительна, что уродливая действительность стыдливо притихла в своем закутке.

Посреди комнаты стоял изящный ломберный столик на тонких выгнутых ножках. Отменной работы столешница черного дерева была инкрустирована перламутром в виде шахматной доски. Эта несомненная драгоценность производила впечатление необычайной хрупкости. Присмотревшись, я с огорчением заметил, что столешница вся в царапинах и утратах, видно этот столик использовали совсем не по назначению.

На двух противоположных стенах висели два больших подернутых пылью венецианских зеркала, удивительно расширявших перспективу этого странного помещения. Одно из них, было со строгим классическим гранением и арфой вверху массивной бронзовой рамы. Другое, было без рамы, причудливой огранки с крупными фацетами, подчеркивающими его толщину. Вместо рамы, у него было декоративное обрамление из стеклянных цветов и зеркальной мозаики, которая создавала волшебный эффект свечения. Под высоким потолком цепь удерживала покрытую патиной бронзовую люстру, украшенную литыми завитками и множеством разноцветно мерцающих подвесок из горного хрусталя.

Без сомнения, это были предметы роскоши и старины. Вначале от них создавалось впечатление, что попал в музей или переместился во времени на несколько столетий назад и очутился в средневековом замке. Но прямоугольники и овалы во множестве темнеющие на выцветших, утративших цвет и рисунок обоях в местах, где когда-то висели картины, наводили на другие мысли. Рядом с ломберным столиком стояло истертое добела кожаное кресло с широкими подлокотниками. Другой мебели не было.

Извинившись, Леонид вышел и тут же вернулся облачившись в шелковый темно-вишневый халат с воротником из черного, облысевшего бархата. Без берета он показался мне ниже ростом и каким-то беззащитным, потерянным. У него был открытый умный лоб и неизбывная грусть в глазах. Он угощал нас жидким чаем без сахара. Кроме этого, ничего другого он так и не нашел. Да и чая-то было самая малость, вперемешку с хлопьями ржавчины на дне жестяной коробки. Мне досталась железная эмалированная кружка, Ли – гжельская муравленая чашка с отбитой ручкой. Чайника для заварки у него не было, и мы заваривали чай прямо в чашках. Кипяток Леонид наливал из старинного серебряного кумгана, под слоем копоти на его боках проступала прихотливая ориентальная чеканка.

Сам Леонид пить чай отказался. Были основания думать, что у него не было третьей чашки либо он стеснялся того, что у него получилась такая жидкая заварка. Вероятно, правда состояла и в том, и в другом, либо находилась где-то посредине. Ли, расположилась в кресле, я, – на ненадежном расшатанном стуле, Леонид битый час разыскивал его по всей квартире. Затем, что-то вспомнив, он ушел, принес и подарил Ли небольшой ярко-желтый камешек, вдруг отчего-то смутился и опять надолго исчез. Камешек оказался куском янтаря, волны обкатали его в форме сердца. Янтарь ‒ окно в прошлое, смола, которая стала камнем. В нем, как в прозрачной капле была заключена крохотная бабочка, угодившая в эту смолу миллион лет назад. «Как же долго ты томишься, попав в этот капкан», ‒ подумалось мне, и сердце сжалось неизвестно от чего. Желтое всегда нагоняет на меня тоску.

Когда вдоволь налюбовавшись витражами, мы собирались уходить, Леонид вернулся, неся под мышкой маленькую скамейку, а в руках, медный кальян с длинным чилимом и резным мундштуком из слоновой кости. Он сел у ног Ли, раскурил кальян и предложил покурить вначале ей, потом мне. Мы отказались. Леонид затянулся, в кальяне забулькала вода. До предела наполнив легкие дымом, он, как трубач надул щеки, чтобы подольше его задержать. Я с интересом глядел на него, ожидая, что вот-вот дым пойдет у него из ушей. Он не выдержал и закашлялся, окутавшись голубовато-серым дымом с характерным сладковатым запахом. Леонид виновато взглянул на Ли мокрыми от выступивших слез глазами. Они у него стали какими-то странными, будто расфокусированные. Мягко улыбнувшись, он посветлел лицом, оживился, но тут же, будто окунулся в себя и задумчиво произнес: