Нарисуй мне дождь

Вот и долгожданный звонок. Не торопясь загружаю в портфель свои конспекты, снимаю и складываю белый халат, на лекциях можно присутствовать только в этой униформе, она мне уже порядком надоела. Жду пока рассосется пробка из особо жаждущих поскорее покинуть надоевшую аудиторию. Спешить некуда, сейчас предстоит около часа отстоять в очереди в переполненной студенческой столовой, где среди шума и толчеи каждый будет норовить пролезть вперед тебя, потом идти в читальный зал и стоять в очереди там, чтобы получить нужные книги, а потом стоять в очереди, чтобы их сдать, после стоять в очереди в гастрономе, чтобы купить что-нибудь поесть на ужин.

В гастрономе, если отстоять в очереди минут тридцать, а то и больше (как повезет), можно купить вареную колбасу. Выбор невелик, всего два сорта: «Отдельная» и «Любительская», зато они бывают всегда. Сталеваров надо кормить, не накормишь, никто не пойдет париться в войлочных спецовках у мартеновских печей. Не то что у нас в Херсоне, где кроме желтых кусков окаменевшего сала и двух сортов рыбных консервов: бычков в томате и кильки в том же томате, в магазинах ничего нет. Вообще-то, есть еще уксус и соль, этих продуктов в избытке.

Ну, и конечно же, есть все те же очереди, без них никак. Да, а потом в подвале общежития стоять в очереди, чтобы попасть в душевую. Очереди, очереди… Откуда это нищета, это убожество, где материальная бедность соревнуется с духовной? Ведь все вокруг ломится от изобилия. Ну, а потом спать, это уже без очереди, если удастся заснуть, потом проснуться, а потом… Все, пробка рассосалась, теперь можно выходить, и я бреду к выходу. И здесь, на выходе из аудитории, меня остановила Ли! Это было так неожиданно и радость моя была еще сильней от этой неожиданности, будто праздник, о котором забыл, встретил меня у дверей. Я не сдержался и расцеловал ее у всех на виду, и мы отправились гулять по белым морозным улицам.

Стояла тихая безветренная погода. Холод сковал землю, и она почивала словно неживая. Природа замерла, все живое впало в анабиоз, до следующей весны и новой жизни. Это зрелище завораживало и умиротворяло, будто сама природа убеждала нас в том, что все пройдет. Перед нами лежал белоснежный, звонкий от мороза Проспект. Хрустящий под ногами снег мелкой крупой припорошил все вокруг. За нами отпечатывались следы наших ног, а впереди никаких следов не было. Мы шли вдвоем своею собственной, никем не хоженой дорогой и перед нами открывался мир, новый, неизведанный, неоскверненный мир, чистый в своей первозданной белизне.

Нам не было холодно и белое безмолвие не навевало грусть. Ли, не переставая, смеялась, с упоением рассказывая мне о последних новостях из «Парижа», сопровождая их своими комментариями. Лысый, как колено эстет Сэм (так в «Париже» называли ее приятеля Семена), недавно купил импортный парик с длинными, уложенными в красивую прическу волосами и везде в нем красовался. На днях, возвращаясь с именин, он был задержан нарядом милиции, поскольку не мог самостоятельно передвигаться. В медицинском вытрезвителе пьяная обслуга остригла его наголо, только утром они разглядели, что постригли парик и на нем вряд ли когда вырастут волосы.

– Теперь из-за этого парика у него возникли проблемы. Когда Сэм щеголял ряженный в своем парике, он познакомился с девушкой и уже успел с ней переспать. Такой проворный.… А когда явился к ней без парика, она отказалась его признавать, – хохочет Ли.

– Это не так смешно, как тебе кажется, – возразил я. – Зачем уродовать человека, если даже он пьян?

Мне вспомнилось, как на моих глазах в шестидесятом наряд милиции ручной машинкой наголо остриг старшеклассницу из моей школы только за то, что она ярким весенним днем вышла на центральную улицу Суворова в брюках. После обязательного ритуала нравоучения они приступили к исполнению своего воспитательного приговора. Бледная, как полотно, она, молча, вырывалась из их хватающих рук. Как же мне, десятилетнему, хотелось за нее вступиться! Но не посмел... Ее молящие о помощи глаза преследуют меня всю жизнь.

– Возможно, ты в чем-то и прав, – с колебанием в голосе, согласилась Ли. – Парик, вообще-то, жалко, хорошего качества, ни какая-то блестящая пластиковая подделка. Он давал мне его примерить, хороший был парик, не отличишь от настоящих волос. Но, зачем он девушке голову кружил этими «своими» волосами? К тому же, ему в нем было плохо, – со свойственной ей запальчивостью, стала убеждать меня Ли. ‒ Мы все уже к нему привыкли, к такому, каким он есть, а в парике он выглядел заурядно, ни то, ни се, а черт знает что. Типичный хипарь из подворотни, никакой индивидуальности. А без парика, Сэм вылитый, ну прямо выкапанный Крис из «Великолепной семерки», та-а-акой суперовый мэн!

Против подобных неопровержимых аргументов возражать было бесполезно, я просто приобнял ее одной рукою и на ходу поцеловал в щеку. Впереди перед нами у областной филармонии белел усыпанный снегом памятник Глинке. Ли развернула меня к нему спиной, и загадочно посмотрела в глаза.