Нарисуй мне дождь

Их мать квадратного телосложения напоминала медведицу из зверинца. Ее необъятные груди представляли что-то такое, от чего становилось страшно. Из-за чрезмерной толщины ее руки не прилегали к туловищу, а висели растопыренные по бокам, как две ноги. Дети называли ее Муся. Она держала их в строгости, и они ее слушались с полуслова. Муся сидела и отдавала распоряжения, было похоже, что она не знает своих детей по именам.

– Ты! Вот ты! – и для большей конкретности она указывала коротким толстым пальцем на одного из своих отпрысков. – Возьми на руки, того, малого, и покорми.

Видно было, что тонкое руководство своим многочисленным семейством отнимает у нее много душевных сил. Ее мясистое лицо с маленькими по-звериному зоркими глазами лоснилось от пота. Периодически она шумно вдыхала воздух, надувала щеки и сокрушенно качала головой, не забывая при этом выдать новое указание.

– А, ты! Та не ты, а ты! Отведи эту в уборную. Бегом! Зараз знаешь, шо будет?!.. Та скорей же, горе ты мое!

Ребенок хватал свою сестру или брата на год-два младше себя и носился с ним по вагону. Медведица сидела, широко раздвинув ноги, и тяжело вздыхала. Младенчика, которому не было и года, на руки не брала. Это был бледный и сонный от голода рахитик, с ним, как с куклой игралась его сестра, не старше пяти лет. С оглушительным ревом, чумазый, весь в соплях прибежал мальчик лет трех, став перед матерью и набрав побольше воздуха, он завопил еще громче. Медведица равнодушно глянула на него с высоты своего роста и без всякого интереса констатировала:

– Шо, получил? Опять кого-то покусал?

– У меня еще братик есть,– заложив руки за спину, рассказывала светлоглазая с прозрачным личиком старшая девочка моей соседке по купе.

Та, видимо, проголодавшись, доедала коробку шоколадных конфет «Ассорти». Все дети столпились вокруг нее и смотрели. Она тоже поглядывала на них из-за стекол своих иллюминаторов неестественно выпученными глазами, но конфет им не предлагала. Понятно, самой хочется. Насытившись, она протянула последнюю конфету коту проводницы, но тот, обнюхав конфету, с достоинством отвернулся. Подозреваю, она и предлагала ее коту в надежде на то, что он откажется.

– А-ах, вы не желаете… Ну, так я и вашу съем, – проскрипела она, будто гвоздем по стеклу процарапала. Бывают же такие голоса.

Всю последующую дорогу она сидела молча, с неодобрением разглядывая соседей через увеличительные стекла очков с таким видом, как будто они не имели права дышать ее воздухом. Зачесанные назад волосы на затылке были закручены в пучок, напоминающий дулю. У меня была похожая учительница, с таким же очкастым лицом, очки иногда бывают выразительнее глаз. Конечно, дело не в очках и ни во внешнем сходстве.

Та, из начальных моих классов, не умолкая, все время говорила и говорила. А я, глядя на нее, думал об одном: заставит она меня повторить то, что она наговорила или нет, как это случалось не раз. Думая об этом, я уже ничего не мог понять из ее трескотни, сидел и испуганно смотрел на нее, ожидая, когда все это кончится. При этом я часто представлял себе, как ее судят: Нюрнбергский трибунал признает ее виновной во всех ее злодеяниях и приговаривает к смертной казни. А вот представить, как она умирает долгой и мучительной смертью, не получалось, она всегда получала помилование благодаря спасительному звонку.

– У меня еще братик есть, старший… – тихо повторила девочка, опустив длинные ресницы и вздохнула.

Пустая коробка из-под конфет лежала перед ней на откидном столике. Хрупкая, почти воздушная с молочно-белой кожей и бледными губами. Воротник застиранного платьица обхватывал прозрачную шейку, на которой можно было пересчитать все позвонки.

– На два года старше меня. Только он отстает от других детей. Он учится в школе для отсталых, в Васильевке. Мы к нему в гости едем. Он математику хорошо знает, только читать и писать не умеет.

Поезд вдруг задергался туда-сюда, рванулся вперед и резко остановился. Заскрежетали буфера, наезжающих друг на друга вагонов, очередная остановка, станция Кушугум. Многодетное семейство потеснили две молодые женщины с красивым темноволосым мальчиком лет шести. У них были билеты на верхнее и нижнее место в нашем отсеке, они разложили на них свою поклажу и принялись разоблачаться от своих многочисленных верхних одежд, которые окончательно захламили и так переполненное купе.

Мальчик явно понравился старшей девочке, она несколько раз присаживалась рядом, и ласково улыбаясь, о чем-то с ним беседовала. Он изредка коротко ей отвечал, безразлично рассматривая ее своими шоколадными глазами, при этом ни разу не улыбнулся. Мне забавно было наблюдать эту, с первого взгляда возникшую симпатию. Чем она отличается от настоящей любви? Той, о которой пишут в книгах, ‒ которая навсегда.