Нарисуй мою душу. Несказка о душе и человеке

Художник прошёл мимо полководца – тому, даже пачкать руки не пришлось, всё за него сделал художник. Не подарил ему ни слова, хоть и увидел испуганный взгляд, вытаращенный на его отрубленные руки.

Арлстау глядел во все глаза на Иллиана, который побледнел и, судя по выражению его лица, он видел полководца не впервые. «Так, это уже интересно!», – подумал он, провожая взглядом Данучи.

Он направился в сторону дома, а солдаты спешно убирались прочь с его дороги, спотыкаясь и падая, боясь разгневать безумного художника. Они все считали, что он намеренно убил весь город, а он никогда и никому не будет доказывать обратного.

–Художник! – услышал за спиной голос Алуара, и сердце бешено забилось в груди и было готово принять смерть.

Не желал оборачиваться, хотел, чтобы меч пронзил его спину, убил его сердце и избавил его мир от тирана, что оказался хуже полководца.

–Художник, – окликнул голос полководца.

Данучи оглянулся, а Алуара нигде не было – показалось. Взглянул на полководца, а тот указывал пальцем вдаль белой пустыни.

Арлстау и Иллиан увидели раньше, но для Данучи это было более значимо. В двадцати километрах от них два дерева выросли выше облаков и дотянулись макушками до неба…

-–

В любой жизни два сюжета – один выражен ярко, другой старается его не затмевать, но не всегда получается…

Иллиан медленно маршировал по комнате, яростно перебирая мысли, стараясь не смотреть в глаза художника, которого теперь боялся. Ничего подобного он не испытывал в своей долгой жизни, и сейчас ему было сложно. Арлстау жалел, что показал ему это: «Надеюсь, он не решит, что я ему враг?!», но тот уже всё решил.

Десять минут молчания о многом говорят…

–Это ведь параллельная реальность? – наконец, осмелился спросить художник.

–С одной стороны, да, раз твой двойник играет и с ними, и с нами…

–Играет с нами? – удивился Арлстау.

–Да, делает вид, что мы виноваты в его поступках, хотя, на самом деле, так не считает.

–А с другой стороны?

–А с другой стороны, это может быть и прошлым, и будущим, ведь мы ничего не знаем о том мире. Ничего…

–А то, что Алуар сказал, что вернёт долг в следующей жизни, не может значить, что он имел ввиду именно нашу жизнь?

–Ты намекаешь, что я вернул тебе руки? – риторично спросил Иллиан, наконец, взглянув в глаза художника. – Руки вернул себе ты, а не я!

–Но ты ведь помог…

–Нет! – твёрдо отрезал Иллиан, словно точно знал, что это не так, и к этому больше не возвращались…

–Ты узнал лицо полководца, – решился расколоть его художник. – Кто он тебе? Раз ты его знаешь, значит он связан и с моей судьбой…

–Это плохой человек… – начал Иллиан так, словно сам был хорошим.

–Чем плох?

–Часто ошибался. Ему это было не позволительно…

–Его уже нет?

–Да, – солгал Иллиан так, что художник этого не понял, и тема была закрыта.

Около часа детально разбирали увиденное ими в третьем фрагменте и рассказанное художником о двух первых – солгал почти про всё, что видел в двух фрагментах, опасаясь того, кем мог оказаться Иллиан.

Примеряли мир Данучи на их собственный, и почти всё оказалось схожим – те же пороки, та же благодетель, те же желания, те же пути к ним…

–В нашем мире уже век нет войны и это тоже не могло быть просто так.

–Возможно! – ответил Иллиан, – Но сомневаюсь, что к этому причастен ты…

«Он что-то знает об этом, знает о тайных организациях, о закрытых городах, но ни слова не говорит! Зачем же я ему рассказываю обо всём, что ни спросит?!», – размышлял художник и принял решение не говорить тому о важном.

Иллиан, словно почувствовал принятое художником решение и сказал ему перед тем, как уйти:

–Если решишься ещё раз заглянуть в жизнь своего двойника, не забудь пригласить меня, – затем замолк и лишь у двери добавил. – И ещё, не советую рисовать то, что ты задумал. Поцелуй того не стоит…

«Утро вечера мудренее», – кто-то сказал, а все подхватили, в том числе и Иллиан, только что ушедший спать, но художник считал иначе. Ни раз он замечал, что ночью мысли и идеи краше и загадочней, способны вызывать душераздирающие эмоции.

Когда же желал создать что-то выдающееся, что умеет шокировать, он не доверял это ночи. Да, не спал всю ночь, но ничего не творил, и только тогда утро для него становилось мудренее. После бессонной ночи мысли похожи на танец, и красоту этого танца не способен оспорить ни один великий ум, если, конечно, им не правит зависть.