Народ Великого духа

Эти девушки привели меня на какую-то лужайку, сплошь покрытую яркой зеленой травой, по которой, казалось, пару дней назад прошлась коса. Причем место это было огорожено плетеными из тростника щитами, так что посторонние глаза не могли сюда заглянуть. На этой лужайке в некотором беспорядке были расставлены искусно сплетенные из ивовых ветвей кресла и такие же легкие плетеные ложа – вроде тех, что старики-римляне ставили у себя в триклиниях, чтобы лежа вкушать пищу. Некоторые кресла и кушетки были заняты девушками и женщинами, которые, как и я, пришли готовиться к завтрашнему празднику, другие были свободны. Женщины, что сидели в креслах, как правило, были одеты, а возлежащие на кушетках лицом вверх или вниз оказались полностью обнажены. И вокруг них всех хлопотали помощницы главных мастериц: они что-то делали с волосами своих подопечных, сидевших в креслах, или наносили на тела, возлежащие на ложах, цветные узоры. В одной из этих девушек, привольно вытянувшейся на лежанке лицом вниз, я с удивлением узнала мою дочь Шайлих. Рисунок на ее спину, ягодицы и ноги был уже нанесен и, видимо, сейчас она ожидала, пока краска высохнет и можно будет переворачиваться на спину.

Осмотревшись вокруг, леди Илин и леди Мани усадили меня в одно из таких свободных кресел, после чего заговорили с подошедшими к нам двумя хозяйками этого места, которых можно было узнать по одеждам, частично схожим с одеждами Сергия ап Петра и леди Ляли. Очевидно, жены моего будущего мужа объясняли мастерицам, кто я такая и что со мной надо сделать. Потом они, посмотрев на меня, и, улыбнувшись, покинули поляну, сказав мне напоследок что-то ободряющее.

Девушки, попечению которых меня передали, выглядели весьма удивительно. Правда, одна из них сразу же, встав позади меня, принялась что-то делать с моими волосами. А я сидела и все думала, для чего ей на лице это нелепое сооружение в виде двух соединенных между собой стеклянных колес… Я даже толком не разглядела, как именно выглядит эта девушка: меня сразу захватила мысль об этом странном предмете, оседлавшем ее переносицу. Я лишь успела заметить, что у нее светлые, почти белые волосы с голубыми кончиками, остриженные ровной линией на уровне плеч.

Другую девушку я могла разглядывать сколько угодно, так как она тут же подсела ко мне поближе и, обставив себя разными чашечками с красками, принялась деловито меня разрисовывать. Она была смугла и носата, с полными губами и большими, навыкате, глазами. На крыле ее носа поблескивал какой-то маленький камешек – очевидно, нос ее был проколот в том месте (я мысленно поежилась). Уши ее также были проколоты, и не по одному разу, и в каждую дырочку была вдета серьга. Волосы ее, черные, пышные и кудрявые, на макушке были собраны в шишку, оплетенную невиданно яркой розовой лентой. И, конечно же, ее тело было покрыто рисунком… По ее рукам змеились, причудливо изгибаясь, ветви, украшенные цветами, листьями и бутонами… Я видела, круги, точки, спирали – и все это составляло довольно гармоничную картину. Увидев, что я ее разглядываю, она улыбнулась и показала мне свои руки с обеих сторон, что-то при этом воодушевленно говоря, но, увы – на этот раз я не смогла понять ни слова. Позже до меня дошло, что она говорила даже не по-русски…

Вообще процедура оказалась неожиданно приятной. Смуглянка, имя которой я не запомнила, начала с запястий. Она едва прикасалась к моей коже тонкими кисточками – и на руках моих, словно по волшебству, стали распускаться дивные узоры, в которых угадывалась некоторая символика (та, о которой говорила леди Фэра). О, эта дочь Востока оказалась настоящей мастерицей… Она рисовала уверенно и быстро, с явным удовольствием. В этот жаркий день прохладное прикосновение кисточки приносили отраду… А в это время нежные ручки второй девушки копошились у меня в голове, и я поневоле расслабилась. Я прикрыла глаза – и какие-то сладкие грезы стали проплывать передо мной… Девушки перебрасывались друг с другом фразами, и я с удовольствием слушала их необычную речь, похожую на щебет птиц… Мне было хорошо. Я поняла, что зря так сопротивлялась этой процедуре. И когда меня жестами попросили скинуть одежду и переместиться на кушетку для разрисовывания тела, я дала себе слово больше ничему не противиться в Племени Огня – ведь я непременно должна стать своей среди этих людей, еще не знающих греха…

1 июля 2-го года Миссии. Воскресенье. За час до полудня. Окрестности Большого Дома.