Народная история России. От Первой мировой до установления советской власти

Историки воспринимали институциональное насилие государства как данность. Они также занижали роль социально-экономических кризисов и игнорировали то, что цари жили на окраине империи в абсолютной изоляции от народа.18 Взгляд на историю России диктовался не через судьбы граждан, а через непосредственную близость к монарху.19 Именно самодержец был для официальных историков центром вселенной. Так „отец русской истории“ В. Н. Татищев, который также занимал должность тайного советника и астраханского губернатора, признался в своей „Истории“, что при её написании главнейшим его желанием было „воздать должное благодарение вечной славы и памяти достойному государю его императорскому величеству Петру Великому“ за высокую ему оказанную милость.20

Даже любезное отечество стояло для Татищева на втором месте. Историк объяснил мотивы своих действий. Он отметил: „Всё, что имею, чины, честь, имение и, главное над всем, разум, единственно всё по милости его величества имею, ибо если бы он меня в чужие края не посылал, к делам знатным не употреблял, а милостию не ободрял, то бы я не мог ничего того получить.“21

Остальные представители исторической науки мало отличались от Татищева. Они насаждали самодержавно-православное мировоззрение в массы. При этом историография империи была неоднородна. Она состояла как из крайне реакционных группировок, отрицавших всё прогрессивное, так и из умеренно консервативных, испытавших влияние рационализма и французских просветителей. Как первые, так и последние группировки обосновывали и укрепляли идеологический статус-кво.22

К более просвещённой группе относился известный историк М. М. Щербатов. Князь и крепостник Щербатов приступил к написанию своего главного труда „История Российская с древнейших времен“ по поручению Екатерины II. Громадный двенадцатитомный труд возвеличивал достижения монархии и закреплял аристократический этос.23

В своём посвящении государыне, Щербатов обращался к Екатерине II с истинным подобострастием. Нескончаемые дифирамбы оружию, победам и предполагаемой мудрости императрицы сочетались с уверениями в том, что уже многие веки притесняемые народы от руки Её „счастия своего и свободы ожидают“.24

В конце посвящения историк символически приложил свой труд к стопам царицы. Он покорно подписался: „ВАШЕГО ИМПЕРАТОРСКОГО ВЕЛИЧЕСТВА, всенижайший раб Князь Михайло Щербатово.“25 Для официальных историков сервилизм, лесть и низкопоклонничество подобного рода были не исключением. Они происходили из традиций высшего сословия, которое служило политическому аппарату и кормилось с его рук.26

Сочетание централизации с привилегиями, чинами и наградами за верный труд делало подчинение исторической науки запрограммированным. Чем выше историк взбирался по карьерной лестнице, тем лучезарнее становилось описываемое им прошлое. Историк Ричард С. Уортман верно отметил, что за фасадом самодержавной государственности скрывалась разветвлённая система покровительства и связей, на вершине которой стояли богатейшие вельможи, соединявшие её с престолом.27

В результате придворные историки оправдывали произвол властных структур, государственный террор из поколения в поколение. В историческом нарративе опричнина и усмирения огнём и мечом воспевались и преподносились как необходимость.28 Административно закреплённые пытки не подвергались сомнению.29 Казни еретиков оправдывались.30 Массовые расправы над старообрядцами, сопровождавшиеся избиениями, истязаниями и сожжением тысяч „раскольщиков“ вытравливались их памяти.31

Протестные движения, бунты и многочисленные акты сопротивления народа властям методично замалчивались и маргинализовывались. Политический философ Фридрих Энгельс заметил по этому поводу, что буржуазия фальсифицировала историю: „Ведь лучше всего оплачивается то сочинение, в котором фальсификация истории наиболее соответствует интересам буржуазии.“32

Характерным примером альянса официальной историографии и самодержавия стали взаимоотношения знаменитого историка Н. М. Карамзина и Александра I. В 1816–1817 годах Карамзин начал издавать свою многотомную „Историю государства Российского“. Книга была отпечатана в Военной типографии Главного штаба Его Императорскаго Величества „по ВЫСОЧАЙШЕМУ повелению“ царя.33

Александр I финансировал издание „Истории“ на льготных условиях. Карамзин написал „возлюбленному монарху“ благодарственное посвящение. Оно было составлено в таких верноподданических тонах, с таким лакейским воспеванием деяний „великодушных Царей“, что читать это посвящение, да и саму „Историю“, многим современникам было стыдно.34

Карамзин подвергся заслуженной критике за то, что написал историю государей, а не государства и народа.35 Колкая эпиграмма на Карамзина, авторство которой приписывается А. С. Пушкину, блестяще высмеяла придворного историка. Поэт писал: „В его 'Истории' изящность, простота / Доказывают нам, без всякого пристрастья, / Необходимость самовластья / И прелести кнута.“36