Народная история России. От Первой мировой до установления советской власти

Костомаров начал изучать историю в живом народе. За своё свободомыслие он был жестоко наказан. Весной 1847 года член Кирилло-Мефодиевского братства и его единомышленники были арестованы по доносу и обвинены в государственном преступлении. Все бумаги и рукописи Костомарова были опечатаны. Сам он был лишен кафедры, отправлен в Петропавловскую крепость и сослан в Саратов под жесточайший надзор.54

В условиях идеологического прессинга монолит исторической корпорации долгое время отставал от прогрессивных веяний. В 1860–70-х годах в России доминирующей школой в историографии оставалась Государственная школа. Она основывалась на утверждении государства как движущей силы русской истории. Основным её теоретиком был тамбовский помещик и профессор Б. Н. Чичерин. Чичерин противопоставлял государство народу. Государственная школа активно боролась с марксизмом в исторической науке.55

Как позже вспоминал эсер В. М. Зензинов, были профессора, которые не брезговали соединять свою учёную деятельность с полицейской.56 Несмотря на это, отношение к прошлому в обществе менялось. Влияние исторических взглядов революционных демократов А. И. Герцена, В. Г. Белинского, Н. Г. Чернышевского, Н. А. Добролюбова и Д. И. Писарева было очень велико.57

Со второй половины XIX века независимые голоса либеральных историков звучали всё громче. За Н. Я. Данилевским, К. Д. Кавелиным и С. М. Соловьёвым на сцену пришли Т. Н. Грановский, В. О. Ключевский, А. С. Лаппо-Данилевский и другие. Появилась новая школа историков. Славянофильская доктрина подверглась критике западников.58

На историческом фронте появились такие участники революционно-демократического движения, как Н. В. Шелгунов и упомянутый оппозиционный историк и публицист Н. И. Костомаров. Блестящий, самобытный историк А. П. Щапов продвигал идею народности и областности. За это он был выслан в Сибирь, где умер в нищете от чахотки.59

Исследование В. В. Берви-Флеровского „Положение рабочего класса в России“ (1869) привлекло внимание страны к нуждам пролетариата. Лидеры социал-демократического движения Г. В. Плеханов, Ю. О. Мартов, П. Б. Аксельрод, А. Н. Потресов и другие прогрессивные представители интеллигенции революционизировали историю общественной мысли. Они вдохнули в дискурс струю свежего воздуха.

В империи начался процесс постепенной эмансипации истории от пут идеологии. Чрезвычайно интересны в этом отношении работы революционера-народника Сергея Степняк-Кравчинского. Его „Подпольная Россия“ пользовалась в народе огромным успехом. „Россия под властью царей“, опубликованная за границей, содержала в себе больше исторической правды, чем сотня работ консервативных историков.

Перевод „Капитала“ Карла Маркса на русский язык произвёл эффект разорвавшейся бомбы и повлиял на взгляды целого поколения.60 „Легальные марксисты“ П. Б. Струве, С. Н. Булгаков и близкий движению М. И. Туган-Барановский заговорили совершенно новым языком. Наконец, события 1905–1907 годов нанесли мощный удар по привычному историческому нарративу.

Со свержением монархии в феврале 1917 года историография освободилась от пут самодержавия. Но идеологизация истории не прекратилась. После Октябрьского переворота, с установлением однопартийной диктатуры она лишь усилилась.

Советский режим взрастил марксистско-ленинскую историческую науку, угодливо обслуживающую аппарат тирании. Однако зарождающемуся тоталитаризму и этого было мало. Организованный разгром „буржуазных историков“, краеведения и „школы М. Н. Покровского“ показал, что сталинизм не потерпит и тени независимости.61 62

В последующие десятилетия советская историография выполняла роль безропотной служанки партаппарата. Из-за своего догматизма и цензуры марксистско-ленинская историчесткая наука не пользовалась особенным доверием у населения. С крушением СССР в 1991 году исторической корпорации пришлось поднимать дело с нуля.63

Идеологический контроль государства стал прослеживаться и в посткоммунистической России. В начале XXI века историческая наука превратилась в мощный политический инструмент воздействия, в ожесточённое поле битвы за умы миллионов россиян.

В путинской России сообщество историков оказалось лишено единства целей.64 С годами оно становилось всё больше деморализовано.65 В результате прошлое страны стало активно переписываться сотнями пропагандистов для обслуживания политических, экономических и административных запросов Кремля.

В последние годы в России прослеживается колоссальный идеологический контроль настоящего через прошлое. Как пророчески заметил Джордж Оруэлл, кто управляет прошлым, тот управляет будущим; кто управляет настоящим, тот управляет прошлым.66

Для „Единой России“ как бюрократической твердыни режима монополизация временого дискурса, великодержавная мифология и навязывание идеологического консенсуса стало вопросом выживания.