Народная история России. Том II. Устои советскои диктатуры

Народу поневоле пришлось пожинать плоды бесхозяйственности властей. Экскременты лежали в подворотнях, на улицах и в парках. Во многие трамвайные будки было невозможно зайти, так как в них возвышались груды испражнений. Будки превращали в нужники.[391]

Как отметила мемуаристка М. Д. Врангель, нечистоты, мусор, грязная вода выбрасывались куда попало, на лестницу и во двор. Врангель добавила, что вся эта прелесть накапливалась и превращала город в клоаку, несмотря на устройство всевозможных санитарных „дней“ и „недель“ – повинностей для истерзания буржуев.[392]

В декабре 1919 года нарком торговли и промышленности Л. Б. Красин писал жене за границу, что все опростились донельзя, и внешний вид Москвы и Питера убил бы её своим убожеством.[393] При этом Петроград настолько пострадал от войны и блокады, что давал фору всей России.[394] По словам писателя В. Б. Шкловского, он был грязен как старый больной, который лежит и делает всё под себя.[395]

Москва уверенно держала второе место. В официальном издании столичного Совета „Красная Москва“ за 1920 год авторы признали, что в большинстве владений домовая канализация и санитарное состояние канализованных владений столицы пришли в полный упадок. Канализационные сооружения были изломаны, не имелось полного комплекта всех приспособлений (например, промывных). Трубы были пробиты при прочистках и так далее.[396]

Исследование продолжило тоскливый перечень повреждений: „Пользование приемниками крайне неряшливое – клозеты загрязнены, в раковинах – мусор, промывка почти не производится, в приемники сбрасываются твердые предметы и проч.“[397]

Несмотря на то, что в годы Гражданской войны вопрос ватерклозетов беспокоил местные квартупхозы, конструктивного решения ими найдено не было. В столице квартупхозы наметили решение проблемы следующим образом. Все туалеты предполагалось запереть и в каждом доме оставить один, отапливаемый квартупхозом. Один свидетель отметил по этому поводу, что хозяин квартиры, „осчастливленный“ выбором, должен был беспрепятственно впускать к себе всех жильцов дома. Мемуарист сухо заключил: „Проведения в жизнь этого гениального плана мы не дождались и уехали раньше его осуществления.“[398]

Количество нечистот и мусора в городах неуклонно накапливалось. В октябре 1920 года заведующий коммунальным отделом Москвы Г. К. Фельдман подвёл на заседании пленума Моссовета печальный итог происходящего. Он признал, что, получив такое громадное количество владений, власти пришлось бросить все свои силы для работы по их очистке, и всё же из-за недостатка транспорта, фуража и всех материальных средств она не смогла справиться с этой работой.[399]

По выражению Фельдмана, уже с февраля месяца 1920 года власти имели катастрофическое положение: „Москва настолько была перегружена мусором и нечистотами, что нам пришлось совместно с санитарными организациями поставить очень серьёзно вопрос как в президиуме, так и в Исполкоме о необходимости принятия самых крайних мер для ликвидации нечистот.“[400]

Транспортная разруха стала очередной преградой для утилизации отходов. С усилением голода умершие и съеденные городские лошади привели не только к исчезновению извозчиков, но и невозможности вывоза нечистот и мусора за пределы города. Ранней весной груды экскрементов, наваленные в каждом дворе, начали оттаивать. Запах на улицах ряда крупных центров стоял невыносимый.[401]

Мемуарист С. Воронов вспоминал, что в Петрограде городские власти распорядились вывезти накопившиеся за зиму нечистоты. Обязанность за эту уборку легла, как всегда, на население. Воронов пояснил, что в местах, где проходила трамвайная сеть, жители домов вывозили нечистоты прямо на улицу, где они лежали два-три дня в ожидании вагонов, вывозивших их на свалку: „Невообразимую картину представлял Невский, где по обе стороны проспекта тянулись сложенные таким образом возвышения.“[402]

В регионах канализация также давала постоянные сбои. В Вологде положение было критическим. Коммунальное хозяйство города было совершенно выведено из строя. В годы гражданского конфликта Вологодская губерния представляла из себя место, куда эвакуировалось население соседних областей. Резкий прирост населения и разрушение домов усилили жилищный кризис.[403]

Современник Ю. Д. Безсонов, арестованный зимой 1918 года, привёл характерный пример. В Вологде для заключённых была отведена не тюрьма, а помещение вроде гимназии. Туалета в помещении не было. Для уборной отводилась комната с лепными потолками и паркетными полами. После того, как комната была окончательно загажена, её запирали и переходили в следующую. Безсонов разъяснил последствия этого процесса: „Таким образом, к нашему приходу были 'использованы' уже три комнаты, и мы 'пользовали' четвертую.“[404]