Народная Русь

За назимником — зима; за октябрем-свадебником — ноябрь-месяц, по светлорусскому простору идет, крепкими снеговыми сугробами села-деревни огораживает, буранами-метелями заносит все пути-дороги тореные. Идет ноябрь, мужика-деревенщину знобит, землю замораживает, реки-озера в ледяные цепи заковывает. «Холодненек батюшка-октябрь, а ноябрь и его перехолодил!» — говорят в народе: «Ноябрь — сентябрев внук, октябрев сын, зиме родный батюшка!»… «В ноябре — чем-чем, а стужею всех богачей оделить можно, да еще и на всю нищую братию останется!», «Ноябрьскими заморозками декабрьский мороз тороват!», «Кто в ноябре не зябнет, тому и в крещенскую стужу не замерзнуть!», «Тепло старику и в ноябре — на горячей печке!» — приговаривает любящий красное словцо, памятующий старинные присловья честной люд православный.

Имя ноября, как и всех других его братьев-месяцев, занесено на Русь из Царь-града, озарившего темноту народную светом Христовой Веры. Звался он в старые, до-Владимировы, годы в русском народе — «груднем», листогноем студеным прозывался. Славянские соседи древних пращуров народа-пахаря величали эту зимнюю пору — каждый на свой лад: у чехов со словаками был он «листопадом», у иллирийцев — «студеным», у сербов — «млошным» и «подзимным», у вендов — «гнильцем» и «еднаистником», у кроатов — «вшешвечаком». Одиннадцатый по счету теперь, слыл он в старопрежнем русском церковном укладе за девятый; с XV-гo по ХVIII-й век приходил, по изволению властей-укладчиков, третьим в году; с 1700 года встал на свое настоящее место, на котором стоит он и во всех остальных ближних и дальних царствах-государствах.

Почин ноябрю-месяцу кладет «зимний Кузьма-Демьян», день, посвященный Православной Церковью памяти святых бессребреников Косьмы и Дамияна. Величается-зовется этот день (1-е ноября) в народной Руси больше всего «Кузьминками». Кузьминки — первый зимний деревенский праздник. В изустном простонародном месяцеслове, переходящем по наследству от старых к малым, отведено этому празднику свое почетное место, окруженное причудливо изукрашенным тыном-частоколом всяких сказаний, поверий и обычаев, связанных и с первыми, и с последними.

Святые Косьма и Дамиан[79] в воображении русской деревни являются слившимися в один нераздельный облик «Божьего кузнеца — Кузьмы-Демьяна». На этот близкий суеверному народному сердцу облик перенесены некоторые черты, присваивавшиеся в старину всемогущему богу-громовнику — Перуну, златоусому Белбожичу, представление о котором расплылось по многому-множеству иных, живущих в народной Руси, образов. В одном из старинных русских сказаний Кузьма-Демьян, кующий сохи, бороны и плуги на потребу народу православному, в поте лица добывающему хлеб свой, вступает в борьбу с «великим змеем». Трудился кузнец Божий в своей кузнице и заслышал он, — гласит это сказание, — летит змей (диавол). Заперся он, да не спасут от змея великого никакие затворы: подлетел змей, опустился-упал наземь, возговорил зычным голосом человеческим, — просит, лукавый, отворить двери. Не отомкнул Божий кузнец затворов, и начал он лизать языком своим дверь железную. Но, как только пролизал змей дверь, ухватил его Кузьма-Демьян за язык железными клещами. Взмолился «великой змей» Божьему кузнецу — отпустить просит, да не тут-то было! Запряг его тот в только что выкованный плуг и поехал по степям, по пустошам, — пропахал на нем, змее, всю землю от моря и до моря. Умаялся лукавый, взмолился он ко святому — просит испить воды из Днепра-реки; не внемлет змею кузнец-пахарь — знай, гонит-погоняет его цепью железною. И только у Черного моря подпустил Кузьма-Демьян великого змея к воде: припало к ней чудовище, пило-пило, пол-моря выпило, напившись — лопнуло. А борозды, проведенные плугом Божьего кузнеца, пахавшего на нечистой силе, и до сих пор виднеются, слывут они в окрестном народе «Валами Змеиными».