Народная Русь

«Как и нонче у нас святые вечера пришли,
Святые вечера, Святки-игрища.
Ой, Святки мои, святые вечера! Ой, Дид!
Ой, Лада моя! Ой, Дид! Ой, Лада моя!..»

— запеваются первые песни святочные, зачинаются игрища затейные. На Святки — простор-приволье широкому размаху живучей родной старины. Это — время, для которого словно и создавало богатое народное воображение пестроцветную вязь поверий, гаданий, игр и обычаев. «Русская Русь», заслоненная суровым обиходом трудовой жизни простолюдина, словно просыпается от своей дремы и смелой поступью идет в святочные дни и вечера по всему светлорусскому раздолью. Она нашептывает народу-пахарю о забытых преданиях былого-минувшего, вызывает его на потеху утешливую, пробуждает в стихийной душе миллионоголового правнука Микулы Селяниновича память обо всем, чем было живо богатырское веселье пращуров современных землепашцев, крепко держащихся за землю-кормилицу.

Празднование Рождества Христова в царских палатах XVI–XVII века начиналось еще накануне, рано утром. Царь делал тайный выход. Благочестивые государи московские и «всеа Руссии» любили ознаменовывать все великие праздники делами благотворения. Так было и в этом случае. В сочельник, когда вся Москва — и первый богач, и последний бедняк — готовилась, каждый по своему достатку, к празднику, — голь-нищета московская переполняла, еще до утреннего света, все площади, в надежде, что царь не захочет, чтобы кто-нибудь из его людей и людишек оставался голодным в предстоящие великие дни. О тайном выходе знали все, кому о том знать надлежало. Неожиданно совершенное впервые — превратилось в обычай; последний — в освященный годами обряд царского обихода. Если не сам государь, то кто-либо из ближних бояр его должен был исполнять положенное. Но только болезнь могла прибегнуть к замене царя приспешником, удостоивавшимся представлять собою священную особу государя. Обыкновенно же этот выход совершался самим царем.

Ранним утром, сопровождаемый малым отрядом стрельцов и несколькими подъячими так называемого Тайного приказа, венценосный богомолец выходил из палат. Он был облечен в «смирныя» одежды простого боярина и в то же время был «смирен духом». Шествие направлялось к тюрьмам и богадельням. В первых растворялись к царскому посещению казематы «сидельцев за малыя вины» и полонянников; во вторых — ждали «светлаго лицезрения государева» увечные, расслабленные, убогие. По улицам и площадям, облегавшим путь, по которым надлежало шествовать участникам тайного выхода, теснился бедный люд, жаждавший получить милостыню из рук государевых. Одновременно с этим, по всем стогнам Белокаменной, стрелецкие полковники и пользующиеся доверием царевые подъячие раздавали «от щедрот государевых» нищим, калекам и сирым праздничное подаяние. Земский Двор, Лобное Место и Красная Площадь собирали вокруг себя особенно много бедноты, памятовавшей слова указа государева о том, чтобы ни один бедный человек на Москве не остался в этот день без царской милостыни.

За четыре часа до рассвета самодержец выходил на благочестивый подвиг. Темень зимней ночи черным пологом лежала над одетою снегами Москвой. Впереди государя несли фонарь, обок следовали подъячие Тайного Приказа, поодаль — стрельцы. Встречные на пути оделялись деньгами. Прежде всех «узилищ» посещался Большой тюремный двор. Богомольный гость заключенных обходил каждую избу, выслушивая жалобы колодников — одних освобождая по своему царскому милостивому изволению и скорому суду, другим облегчая узы, третьим выдавая по рублю и по полтине на праздник. Всем «сидельцам тюремным», по приказанию государя, назначался на великие дни праздничный харч. С Большого тюремного двора государь шествовал на «Аглинской». На этом дворе милость царева изливалась на полонянников. Шествуя отсюда, в Белом и Китай-городе государь оделял из своих рук всякого встречного бедняка. Возвратившись с описанного выхода в палаты, царь шел в покои на отдых. Отдохнув и переодевшись, он выходил в Столовую избу или Золотую палату, или же в какую-либо из дворцовых («комнатных») церквей. Царские часы венценосный богомолец слушал — окруженный сонмом бояр, думных дьяков и ближних чинов.

В навечерии великого праздника — царь в белой, шелком крытой шубе, отороченной кованым золоченым кружевом и золотной нашивкою, шел в Успенский собор, где стоял за вечернею и слушал действо многолетия, «кликанное» архидиаконом. После этого патриарх, по описанию Забелина, «со властьми и со всем собором здравствовал государю»… Произносилось «титло». Государь обменивался поздравлениями с патриархом и всеми присутствовавшими; затем, приняв патриаршее благословение, шествовал в палаты.