Народная Русь

В этой старинной хороводной песне отразился, как в зеркале, взгляд народной Руси на святость родительской власти над детьми и на связанные с нею обычаи, ставшие законом семейного быта, до сих пор не утратившим своей силы. Но не так стал страшен для молодых любящих сердец этот некогда неумолимо-суровый «закон», зачастую ломавший-калечивший всю жизнь брачившихся. Свадьба — судьба, но и судьба не всем лиходейкою на роду написана. Из воли родительской редко кто выйдет в деревенском быту, да и отцу с матерью — не велика корысть делать своих детей несчастными. А если и не спросят отец-мать — сговорят, по рукам ударят, «пропьют» дочь не за того добра-молодца, для которого пелись-игрались ее хороводные веснянки, — то изольется ее тоска горючая в свадебных песнях, а там

— «Стерпится — слюбится!» — если будет между молодоженами добрый совет. А не благословит им Бог — так, по крылатому слову народной Руси: «И любя поженишься, да наплачешься!»… «Не всякая девица — невеста, что приглянется!» — говорят в народе. «Не всяк добрый молодец — жених, что присватается!» — приговаривают: «Не ищи красоты — ищи доброты!», «Красота приглядится, а добротою изба навек светла будет!» Не перечесть всех поговорок-пословиц, которыми окружил народ-пахарь «свадьбу-судьбу» своих сынов-дочерей. Как о них, так и о свадебных обычаях русской деревни был уже свой сказ в настоящих очерках (см. гл. XLIII).

«Скажи, скажи, воробышек, как девицы ходят?» — запевается одна хороводная песня. «Он этак и вот этак: туды глядь, сюды глядь, где молодцы сидят!» — не замедляется ответ. «Скажи, скажи, воробышек, как молодцы ходят?» — продолжает запевало. Ответ следует точно такой же, с тою лишь разницею, что «молодцы» высматривают: «где голубушки сидят». Иные слишком долго себе невест «высматривают», все раздумывают. «На молодой жениться — с молодцами не водиться!» — подсмеивается над такой нерешительностью народное слово: «Богатую взять — станет попрекать; хорошую взять — не даст слова сказать; грамотницу взять — станет праздники разбирать; худую взять — стыдно в люди показать; убогую взять — нечем содержать!» и т. д.

По всему светлорусскому простору поется-распевается с незапамятных времен песня о молодце, собиравшемся жениться на вдовушке, но нашедшем свою судьбу в красной девице. «Как пошел наш молодец вдоль улицы на конец»… — начинается эта песня: «Ах, Дон, ты наш Дон, сын Иванович, Дон!» — подхватывает хор. «Дон» в иных местностях заменяется «Дунаем», что нисколько, однако, не меняет сущности дела. «Ах, как звали молодца, позывали удальца!» — продолжает запевало, вызывая тот же самый припев. А звали героя песни — «во пир пировать, во беседушке сидеть, на игрище поиграть!». Не идет он, отговаривается: «Уж как мне ли, молодцу, худо можется, худо можется — нездоровится…» Но все-таки, несмотря на «нездоровье», сдвинув шапку-мурмашку набекрень, с гуслями звончатыми под полою идет он «ко вдовушке на конец». Пришел, садится «против вдовушки на скамье», сел, — заиграл «во гусли во звончатые»… Играл-играл — бьет вдове челом, «уронил шапку долой», — обращается ко вдове с просьбой очестливою: «Уж ты, вдовушка моя, молодая вдова, подними шапку-мурмашку!» — «Не твоя сударь-слуга, я не слушаю тебя!» — отвечает вдова, и опять — «пошел наш молодец вдоль улицы на конец». Снова звали, позывали его «во пир пировать, во беседушку сидеть, на игрище поиграть»; как и раньше, не пошел он ни в первый, ни на вторую, ни на третье, — пошел «ко девушке на конец». И вот, — продолжает песня:

«Как садился молодец,
Как садился удалец
Против девушки на скамье.
Заиграл он во гусли,
Заиграл во звончатые свои.
Молодец девице челом,
Уронил шапку долой.
Уж ты, девушка моя,
Ты, красная моя,
Подними шапку-мурмашку!»

— обращается он к ней с тою же самой просьбою, как незадолго перед тем — ко вдовушке. Глянула на добра-молодца красная девица — приглянулся; поняла она, какой затаенный смысл кроется в его просьбе. Ровно маков цвет, зарделася красавица, потупила свои очи девичьи, исполнила просьбу. Потеряла она над собою волю, готова навек отдать ее молодцу счастливому…

«— Я твоя, сударь, слуга,
Я послушаюсь тебя!»

— из ясной глубины сердца звучит ответ ее, полный той кроткой покорности, которою русская женщина способна победить самую могучую силу воли, обезоружить неукротимый гнев, приворожить к себе без наговоров, безо всяких зелий, — которою она сильна в своем нежном бессилии.