Народная Русь

Молодость в представлении русского народа является олицетворением воли, с которою связано понятие не только о широкой удали, а и о счастье. Беспечная веселость и свободный полет чувств открывают последнему широкий путь в жизнь человеческую, — и была бы она так богата им, кабы не залегали этот путь невзгоды житейские, затемняющие собою свет солнечный перед глазами изнемогающих под тяжкою ношею жизни. «Ах ты, молодость моя, молодецкая! Ой ты, воля моя, воля девичья!» — рвется из стихийного сердца народа-песнотворца окрыленное мыслью слово: «Мы когда-то с тобою, волюшка, разстанемся?» Не замедляется и ответ на этот вопрос: «Мы разстанемся с тобой, волюшка, у Божьей церкви, у Божьей церкви да под златым венцом, под златым венцом да с добрым молодцом!».

Не все, однако, поминают весельем-радостью да волей вольною свою молодость. Нашептывает-подсказывает жизнь русскому народу и совсем на иной лад сложившиеся песни. «Ах ты, молодость, молодость!» — запевает иная певунья голосистая: «Чем-то вспомянуть тебя!» И тут же отвечает себе: — «Вспомяну я молодость тоскою, кручиною, тоскою-кручиною — печалью великою!» В Новгородской губернии поется еще и теперь старинная песня о том, как один муж удалил от себя жену постылую, удаливши — сам вспокаялся. Начинается эта песня укором загубленной молодости:

«Ах ты, молодость моя молодецкая!
Не видал я тебя, когда ты прошла,
Когда ты прошла, миновалася…»

Виною в этом — «худая жена, жена угрюмая, некорыстная»: «Ни продать жену, не променять ее — что никому-то она не надобна, ни брату, ни свату, ни товарищу»… Надумал он думу: «Как пойду-то я, добрый молодец, на конюший двор («на сине море» — по иному разносказу), и куплю я, добрый молодец, нов тесов корабль («смоленой корабль о двенадцати гребцов, тонких парусов…») посажу ль на него свою жену боярыню: Ты прости, прости, можена боярыня!» И вот, — продолжается песенный сказ: «коярабль побежал, как сокол полетел»… Одумался, вспокаялся добрый молодец: «Воротись ты, моя жена боярыня! Уж мы будем жить с тобой лучше прежняго!» Ответ жены в новгородском разносказе поется так: «Не кричи ты, муж, татарин злой! Нам не жить с тобой лучше прежняго!», в витебском: — «Не порой солнце светит, не по-летнему, не любить больше мне мужа все по-прежнему!»

Яркие противоположения между старостью и молодостью то и дело встречаются в песенном народном слове. Но едва ли не одно из самых ярких представляется в песне — «Пойду, млада, по Дунаю», занесенной И. П. Сахаровым в его песенное собрание. «Пойду, млада, по Дунаю; ой-люли погуляю!» — начинается эта песня: «Зайду, млада, во беседу; ой-люли, во смиренну! Во беседе сидит старый; ой-люли постылый! На коленях держит гусли; ой-люли, лубяные! На гуслицах струны; ой-люли, мочальныя! Старой в гусли заиграет; ой-люли, заиграет. Мое сердце ноет, ноет; ой-люли, завывает! Скоро ноги подломились; ой-люли, подломились! Белы руки опустились; ой-люли, опустились! Ясны очи потупились; ой-люли, потупились!..» Совсем иная картина открывается мысленному взору слушателя песни — из второй ее половины, посвященной молодости. «Пойду, млада, по Дунаю; ой-люли, погуляю!» «Зайду, млада, во беседу; ой-люли, во веселую! Во беседе сидит молодой; ой-люли, мой любезной! На коленях держит гусли; ой-люли, звончатые! На гуслицах струны; ой-люли, золотыя! Молодой в гусли заиграет; ой-люли, заиграет! Мое сердце радо, радо; ой-люли, взвеселилось! Скоры ноги расплясались; ой-люли, расплясались! Белы руки размахались; ой-люли, размахались! Очи ясны разгляделись; ой-люли, разгляделись!..» Эти две картины говорят сами за себя безо всяких пояснений.

Недаром говорится — «Старый ворон не каркнет мимо!» Долголетний жизненный опыт делает старых людей вещими. Смотря на жизнь просветленным взором сердца, вооруженные памятью — они, порою сами того не замечая, становятся — и не прибегая к колдовству-волхованью — знахарями. Каждый новый день, каждый шаг говорят им все больше и больше. Для них перестает быть тайною обступающая быт крестьянина-пахаря природа, — наоборот, каждое явление ее становится сроднившимся с ними. Предсказание погоды, от которой так много зависит в крестьянском быту-обиходе, кажется старому хлеборобу самым привычным-обыкновенным делом, — словно на крыльях ветра слетаются к «деду-всеведу» вести о ненастье, о ведре, о грозах, о засушливой поре и обо всем, с чем связаны хозяйственные тревоги-заботы земледельческой Руси.