Народные дьяволы и моральная паника. Создание модов и рокеров

Это возражение имеет смысл, если у нас нет ничего, кроме компендиума отдельных моральных суждений. Только будучи изначально приверженными «внешним» целям, таким как социальная справедливость, равенство и права человека, мы можем оценить одну моральную панику или судить о ней как о более лицемерной, чем другая. Однако эмпирически, несомненно, существует множество паник, где суждения о пропорциональности уместны и необходимы – даже если предметами оценки выступают только лексика и риторический стиль. Предположим, мы знаем, что за последние три года (i) X % просителей убежища подали ложные заявления о риске преследований; (И) заявления лишь небольшой части (скажем, 20 %) этой подгруппы были приняты; и (iii) в результате число ложных заявлений о предоставлении убежища составляет около 200 человек в год. Безусловно, в этом случае утверждение, что «страну захлестнули фальшивые просители убежища», несоразмерно.

Само собой, это еще не конец: контрутверждение может привести лишь к очередному раунду обмена заявлениями. Но это не делает вопросы пропорциональности, соответствия и уместности неважными, неактуальными или устаревшими (потому что все, что у нас есть, в конце концов, это репрезентация). Основные эмпирические требования в рамках каждого нарратива обычно можно объяснить с помощью самой элементарной методологии социальных наук. Было бы неправильно отвергать такие выводы просто как «притязание на истину», не имеющее «привилегированного статуса». Утверждения о прошлых статистических тенденциях, текущих оценках и экстраполяции в будущее также открыты для изучения.

Проблема в том, что природа состояния – «что на самом деле произошло» – заключается не только в количестве модов, которые разбили столько-то шезлонгов на такую-то сумму, и не в количестве четырнадцатилетних девочек, заболевших после приема таблеток экстази в таком-то ночном клубе. Вопросы символизма, эмоций и репрезентации не могут быть переведены в сопоставимые наборы статистических данных. Такие качественные термины, как «уместность», передают нюансы морального суждения более точно, чем (подразумеваемая) количественная мера «непропорциональности», – но чем лучше это получается, тем более очевидно, что эти термины социально сконструированы.

Критики правы в том, что нельзя настаивать на универсальном мериле для определения зазора между действием и ответным действием и в то же время признавать, что процедура измерения социально конструируется, а решение о том, какую панику следует «разоблачить», постоянно выдавать за политически непредвзятое.

3. Непредсказуемость

Критика «слева» всякий раз начинается с упоминания исследования Холла и его коллег «Наводя порядок в кризис» (1978) о медийной и политической реакции на уличное насилие, в особенности грабежи, совершаемые чернокожей молодежью. Эта критика противопоставляет предполагаемые теорией стигматизации отдельные, возникающие тут и там моральные паники, обусловленные прихотями моральной инициативы (сатанинские культы на этой неделе, матери-одиночки на следующей), теорией государства, политической идеологией и интересами элит, действующих сообща с тем, чтобы обеспечить гегемонию и контроль над публичной новостной повесткой. Это отнюдь не изолированные, спорадические или внезапные, а предсказуемые переходы от одного очага напряженности к другому; каждое движение патрулируется общими интересами всех сторон.

Для некоторых теорий это скорее последовательность, чем контраст. Дискретная и непредсказуемая моральная паника действительно могла когда-то существовать, но теперь ей на смену пришла обобщенная моральная установка, перманентная моральная паника, опирающаяся на бесшовную паутину социальных тревог. Политический кризис государства переносится на более уязвимые цели, создавая атмосферу враждебности к маргинальным группам и культурной девиантности. Даже самая мимолетная моральная паника преломляет интересы политической и медиаэлит – легитимизацию и отстаивание устойчивых паттернов политики закона и порядка, расизма и таких мер, как массовое лишение свободы[37]. Важность медиа заключается не в роли агитаторов или распространителей моральной паники, а в том, как они воспроизводят и поддерживают господствующую идеологию.

Этот последовательный нарратив – от дискретного к обобщенному, от неустойчивого к постоянному – звучит привлекательно. Но когда все случилось? И в чем именно состоял переход? Тезис Томпсона, к примеру, гласящий, что моральные паники все быстрее сменяют друг друга, не отрицает их непредсказуемости. Его мысль состоит в том, что они носят все более повсеместный характер (паника по поводу жестокого обращения с детьми распространяется на само существование семьи), однако здесь нет никакого сдвига, потому что обращение к повсеместности («дело отнюдь не ограничивается этим») было определяющей чертой понятия.