Народные дьяволы и моральная паника. Создание модов и рокеров

Эта последовательность позволяет по-разному прочитать отношения между моральной паникой и политической идеологией. 1) Самая слабая версия рассматривает понятие как нейтральный описательный или аналитический инструмент, ничем не отличающийся от других терминов в этой области (таких как «кампания» или «общественное мнение»). Так уж сложилось, что термин используется левыми либералами (и их социологическими приятелями) для того, чтобы подорвать консервативные идеологии и принизить тревоги общества, стигматизируя их опасения как иррациональные. Но термин остается нейтральным, а его употребление можно легко подвергнуть инверсии. 2) В несколько более сильной версии либеральное присвоение термина зашло слишком далеко для того, чтобы его употребление можно было подвергнуть инверсии. Сложно ожидать от консерваторов, что они попытаются разоблачить либеральные или радикальные опасения как «моральную панику». 3) Третья версия идет дальше. Генеалогия термина, его нынешнее употребление и народный смысл допускают лишь одно прочтение: термин не просто «оценочный», но предназначен для того, чтобы быть критическим инструментом разоблачения господствующих интересов и идеологий. Сцена школьного насилия изображает один раунд в битве между культурными репрезентациями.

Эти позиции не имеют под собой прочной опоры. В некоторых случаях логика стигматизации социальной реакции как моральной паники действительно может привести к разного рода невмешательствам («оставить все как есть»): либо потому, что реакция основана на буквальном заблуждении, либо потому, что проблема не заслуживает такого чрезмерного внимания. Трудные случаи более интересны – существование проблемы признается, но ее когнитивная интерпретация и моральные следствия отвергаются, замалчиваются или оспариваются.

Такие реакции формируют именно дискурс отрицания: буквального отрицания («ничего не произошло»), интерпретативного отрицания («нечто произошло, но не то, что вы думаете») и импликативного отрицания («то, что произошло, на самом деле не так уж плохо и может быть оправдано»). Вместо того чтобы разоблачать моральную панику, моя собственная культурная политика заключается в поощрении чего-то вроде моральной паники по поводу массовых злодеяний и политических страданий и попытках разоблачить стратегии отрицания, которые применяются, чтобы не допустить признания этих реалий. Все мы, работники культуры, занятые конструированием социальных проблем, выдвижением требований и определением публичной повестки, думаем, что разжигаем «хорошую» моральную панику. Возможно, мы могли бы целенаправленно воссоздать условия, которые сделали панику вокруг модов и рокеров столь успешной (преувеличение, сенсибилизация, символизация, прогнозирование и т. д.) и тем самым преодолеть барьеры отрицания, пассивности и безразличия, которые мешают в полной мере признать человеческую жестокость и страдания.

Нарочитой легкости и простодушию, с которыми СМИ заманивают в обычную моральную панику, можно противопоставить глубокое отрицание – именно оно стоит за их отказом поддерживать моральную панику в связи с пытками, политическими расправами или страданиями людей в отдаленных точках. Безразличие медиа и общественности даже объясняется такими тяжелыми состояниями, как «усталость от сострадания»[41]. Так, Мёллер описывает когнитивное и моральное оцепенение, при котором порог внимания повышается настолько стремительно, что медиа отчаянно пытаются «ужесточить» критерии, которым должны соответствовать раскручиваемые сюжеты. В иерархии событий и тем СМИ травма лодыжки у футболиста будет стоять выше, чем политическая расправа.

Иногда (как показывает Мёллер в своем анализе освещения сюжетов в Боснии и Руанде) медиа пытаются создать моральное беспокойство, но при этом борются с ощутимым отрицанием со стороны аудитории. Речь идет не столько об усталости, сколько о стремлении избежать сострадания: «Они отворачивались от изображений разложившихся трупов или распухших тел, плавающих вдоль берегов рек, – даже когда считали, что сюжет важен»[42]. Смещение пороговых значений внимания – непонятная логика роста и падения сострадания, размытые границы того, что считается нормальным, – выглядят точно так же, как непредсказуемость моральной паники.