Нарративная экономика. Новая наука о влиянии вирусных историй на экономические события

Бэби-бум, впервые отмеченный в 1946 году, являл собой прямо противоположный финал Первой мировой войны, за которой последовал не всплеск рождаемости, а масштабная эпидемия смертоносного гриппа.

Новые оптимистичные истории после 1948 года стали самосбывающимся пророчеством (термин, введенный в обиход в 1948 году Робертом К. Мертоном). В газетной статье 1950 года утверждалось:

«При таком оптимистичном единодушии, сложившемся в конце этого года, само прогнозирование может способствовать повышению активности» (4).

Но вопрос, на который мы должны найти ответ, звучит следующим образом: почему многие в 1945 году, в конце Второй мировой войны, не ожидали послевоенного кризиса и почему периодические рецессии 1950-х и 1960-х прервали этот коллективный оптимизм? Ответ должен лежать в значительной степени в нарративе о Великой депрессии, который все еще имел хотя и неустойчивое, но влияние в послевоенный период, – в нарративе о технологической безработице, правда, уже в видоизмененной форме.

Нарратив о рецессии из-за автоматизации

Тот самый «час Х» для экономического нарратива о трудосберегающих машинах, появившегося в 1929 году, пробил в конце второй половины ХХ века, но уже в видоизмененной форме.

Термин «сингулярность» стал использоваться после того, как Эйнштейн опубликовал свою общую теорию относительности в 1915 году. Это слово обозначает ситуацию, в которой некоторые условия в уравнениях становятся бесконечными. Оно использовалось для описания астрономического явления, которое назвали «черной дырой»: «сингулярность пространства-времени». Но позже термин «сингулярность» стали использовать для определения момента, когда машины наконец станут умнее людей.

Подобные мутации в экономическом нарративе сместили акцент с замены физического труда электрическими машинами на замену мозговой деятельности искусственным интеллектом. Базовый нарратив о технологической безработице остался прежним, только примеры ее стали масштабнее. Во-первых, гигантские локомотивы и электросиловое оборудование экономили на использовании человеческой физической силы. После мутации центральной темой нарратива стали компьютеры, заменяющие мыслительную деятельность человека. Подобная мутация актуализировала нарратив.

Термин «автоматизация» отличается от «трудосбережения» тем, что автоматизация предполагает, что больше никто не участвует в производственном процессе, за исключением, возможно, технического специалиста, нажимающего кнопки в диспетчерской, чтобы запустить процесс.

Затем начиная с 1950-х годов, автоматизация описывалась не просто как использование машин, а скорее как применение «машин, управляющих машинами» (5). Это выглядело так, как будто тот или иной процесс происходил сам по себе, без чьего-либо участия.

Примерно в 1955 году внезапно разразилась эпидемия «автоматизации». Общественность сильно обеспокоила возможность сокращения рабочих мест из-за замены людей машинами. Примечательно, что в то же время электронная обработка данных начала заменять целые бизнес-операции. Новый нарратив предполагал более массовую замену человеческого участия в производстве, чем в нарративе о технологической безработице 1920-х и 1930-х годов. В 1956 году произошло первое «выступление против автоматизации… вспыхнувшее из-за страха перед эпохой кнопок» (6). Ходили истории о грядущем невообразимом скачке в области автоматизации. Вот что писали в 1956 году:

«Недавно посетители одного производственного предприятия в восточной части страны с изумлением обнаружили для себя действующий завод нового типа. Они увидели, как огромные листы стали загружались в конвейерную систему. Затем сталь перемещалась по конвейеру протяженностью 27 миль и после обработки с использованием 2613 машин и различных инструментов превращалась в новенькие холодильники – упакованные и готовые к отправке. Что поразило посетителей, так это то, что ни машин, ни стали не касались человеческие руки, а конвейер ежеминутно выдавал по два сверкающих белизной холодильника. Они были свидетелями автоматизации процессов в действии» (7).

Автоматизация также рассматривалась как предвестник неизбежной смерти профсоюзов, отстаивавших права работников: организовать профсоюз с участием машин просто невозможно (8).

Опросы рабочих показывают внезапное изменение мнений где-то во времена двойной рецессии 1957–1958 и 1960–1961 годов. Аналитик общественного мнения Сэмюэл Любелл, известный своими успехами в предсказании результатов выборов, писал во время замедления экономики в 1959 году, между двумя рецессиями: