Нарциссы (СИ)

А вечером к Юле пришел Виктор Валентинович. К тому времени Юля уже смирилась с тем, что ее попытка суицида провалилась, и все ее эмоции вдруг исчезли. Их просто не стало, Юля поймала себя на том, что не чувствует больше ничего, словно в ее груди образовалась огромная дыра. Наверное, так оно и было. Она не смогла убить свое тело, но убить себя все-таки смогла. Это было просто тело теперь, которое ничего не ощущало, ничего не хотело.

И даже появление в палате Виктора Валентиновича не вызвало в ней никакого отклика. Несколько секунд Юля смотрела на его бледное измученное страданиями лицо в дверном проеме, а потом отвернулась.

«Я причинила ему такую боль, которую уже ничто не залечит, - отстраненно подумала Юля. – Для него я действительно умерла».

Виктор Валентинович подошел к ее постели и опустился перед Юлей на колени, сжал ее холодные руки, уронил голову ей на грудь и заплакал. Он ничего не говорил, и только глухие рыдания сотрясали его плечи.

И Юля тоже ничего не говорила и лежала, отвернувшись к окну. Она не могла смотреть на него. После того, что она сделала, она не имела права смотреть на него.

Именно тогда, в тот момент, все действительно закончилось, и они оба понимали это. Юле хотелось бы что-нибудь почувствовать, она даже боли была бы рада, но боли не было. Все ее чувства умерли, она словно навсегда утратила способность любить, страдать, ненавидеть. В ее груди была необъятная пустота, огромная черная дыра, как те дыры, про которые читал ей когда-то Виктор Валентинович в книге по астрономии.

Все закончилось, все было зря. Их любовь, которой они так дорожили, принесла слишком много страданий, и страдания эти оказались напрасны.

Они так ничего и не сказали друг другу в тот вечер в больнице. Выплакавшись, Виктор Валентинович какое-то время еще тихонько просидел рядом с ней, а потом ушел навсегда. Больше Юля никогда не видела его.

Юля продолжала жить. Еще одна попытка самоубийства никогда даже не приходила ей в голову, хотя ее родители и врачи опасались этого. Но она не считала это необходимым. Зачем ей снова убивать себя? Ведь один раз уже получилось. И этого было вполне достаточно. Вполне.

*

Я как раз читал очередной идиотский диплом, когда узнал о том, что случилось с Юлей. Кто-то с кафедры, не помню кто, сказал, что наша студентка пыталась покончить с собой. Мне не нужно было спрашивать, какая студентка, я все понял в первую же секунду. Это Юля. Только она.

И тогда я бросил все, бросил работу, пары, студентов, недоумевающих преподавателей и побежал к ней в больницу. Там были ее родители. Когда они увидели меня, мне кажется, они все поняли. Меня не пускали к ней в палату, и я медленно сходил с ума в коридоре. Врачи сказали, что Юля в глубокой коме, и что шансов выбраться у нее не очень много, потому что она проглотила целый флакон Донормила, и что мать нашла ее слишком поздно.

Это были самые страшные сутки в моей жизни. Бедная моя девочка, что она сделала с собой из-за меня! Как мог я быть таким легкомысленным кретином и не догадаться, что ее угроза - не пустой звук? Нет, конечно, я догадывался. По ее звонкам мне на работу, по ее голосу, у нее никогда еще не было такого голоса, и я должен был насторожиться. Но я отмахнулся от предчувствий. Не стал ничего предпринимать. А теперь из-за меня Юля может…

Жена оборвала мой телефон, но я так и не снял трубку. Мне было все равно, что она сделает. Для меня не существовало ни ее, ни ребенка. Мне было все равно, если она соберет вещи и уедет навсегда туда, где я никогда не смогу найти ее. Я не хотел этого ребенка, ничего не хотел, только чтобы Юленька осталась жить. Я поклялся себе, что если она умрет, то я тут же отправлюсь следом за ней. Я бы просто не смог жить с этим. Жить, зная, что ее больше нет в этом мире, нет из-за меня, такого ада я бы не выдержал, хотя он был бы достойным наказанием за мой поступок.

Я молился за нее каждую секунду, не верил, но все равно молился, потому что это было единственным, что я мог. Собственное бессилие едва не убило меня.

А потом случилось чудо - Юля пришла в себя. Врачи сказали, что ее жизнь больше вне опасности. И снова я вел себя как последний трус, я так боялся зайти к ней в палату, потому что просто не смог бы взглянуть ей в глаза. Я дождался, когда ее родители уйдут, и только тогда вошел. Она лежала на узкой больничной койке, такая бледная, маленькая, слабая, что я пожалел, что груз вины не может убить меня прямо на месте. Моя дорогая, жизнь моя, кровиночка моя, родная, любимая, как мог я сделать такое с тобой? Что я за человек, нет, что я за зверь? Как мог я быть таким равнодушным, таким холодным с тобой? Как мог я заставить тебя хоть на секунду поверить, что я больше не люблю тебя?