Нарушитель спокойствия

— Ну, они не были безумными в вашем смысле — то есть их никогда не запирали в клинике и не отправляли на сеанс к психиатру, — но притом они были совершенно чокнутыми. В годы Депрессии называли себя не иначе как «представителями деловых кругов», хотя отец был всего лишь бухгалтером в одной мелкой конторе, а мать — секретаршей в другой. Сколько помню, они вечно рассуждали о «менеджменте», «свободном предпринимательстве» и «стартовом капитале». Такова была их мечта: у мамы сохранились какие-то особые рецепты сладостей, которые издавна готовились у них дома в Небраске, и мои предки были убеждены, что им требуется лишь немного везения и небольшой стартовый капитал, чтобы открыть собственное дело. «Шоколад Марджори Уайлдер». Очень вкусный и очень дорогой: лакомство для снобов. Как по вашему, какое место в этих планах отводилось мне, их единственному ребенку? Сыну и наследнику? Предполагалось, что я изучу семейный бизнес с самых азов, что они воспитают меня как будущего главу фирмы, как долбаного принца крови. И к тому времени, как они отойдут от дел, мы все уже будем миллионерами, а после их смерти памятником им станет корпорация «Шоколад Марджори Уайлдер», возглавляемая Джоном Уайлдером. Теперь вы понимаете, что я имел в виду под их безумием?

— Не совсем.

— Я так и думал, что вы не поймете. Ладно, забудем об этом. Стало быть, школа. Начальные классы я посещал в обычной муниципальной школе, что было для предков чуть ли не смертельным унижением. Отправить меня в частную школу они не могли за нехваткой денег, но в конце концов придумали кое-что похлеще. Вы знаете епископальную церковь Благодати Божьей на Одиннадцатой улице? Она достаточно известна — по крайней мере, была когда-то, — а одной из главных тамошних достопримечательностей был хор мальчиков. При церкви имелась небольшая школа для хористов, и если ты хорошо пел, тебе не только давали бесплатное образование, но еще и приплачивали. Каждый школьник получал пять баксов в неделю, а солисты — по десятке. И очень скоро я стал сопрано-солистом. Конечно, с учебой у меня обстояло не бог весть как, но в церковной школе это не имело большого значения: они ставили мне нужные оценки по общим предметам только из-за моей крутизны на хорах. Блеснуть удавалось не каждую неделю, но по крайней мере на всех рождественских и пасхальных службах, когда в церковь приходило много людей послушать «Магнификат» или «Мессию». Я стоял в самом центре первого ряда, почти на голову ниже прочих хористов, выдавал сложные рулады и отчетливо чувствовал, что еще немного, и все женщины в зале натурально обделаются от восторга. Вы можете себе представить малыша Микки Руни с голосом ангела? Черт возьми!

— Боюсь, наше время уже истекло, мистер Уайлдер.

Их время истекало регулярно дважды в неделю, после чего Джон брел по Лексингтон-авеню, думая о вещах, которые не успел сказать, и шепотом беседуя сам с собой в вагоне подземки. Третий сеанс Бломберг начал с того же вопроса: посещал ли он собрания?

— …Да. Прошлым вечером побывал в новом месте, в Гринвич-Виллидж.

Там была совсем молодая девушка, которая пристрастилась к выпивке в колледже Сары Лоуренс, вступила в связь с одним из преподавателей, а когда он ее бросил, пыталась покончить с собой и в результате попала в Бельвю. Вот что забавно: это единственная бывшая пациентка Бельвю, которую я встретил, точнее, выслушал на всех этих собраниях Общества.

Он не стал рассказывать о том, как после собрания пытался подцепить эту девушку (худенькую и растрепанную, с большими страдальческими глазами), держа в уме Варик-стрит, или о том, как она в панике шарахнулась от его предложения «выпить где-нибудь по чашечке кофе» и удалилась почти бегом.

— А теперь, доктор, может, вернемся к тому, на чем мы остановились?

Разговор о школе, с отступлениями и скачками вперед-назад во времени, занял еще один часовой сеанс.