Нарушитель спокойствия

— Это выражается в агрессивном, асоциальном поведении, — сказала она. — У него совсем нет друзей. В последнее время он дважды — а может, и трижды — внезапно выдергивал стулья из-под сидевших на них мальчиков, и те получали травмы — одному даже пришлось делать рентген позвоночника.

Говоря это, она аккуратно нарезала свой торт сочными дольками, а потом подцепила одну из них ложечкой, но на полпути к ее рту та развалилась, упав на платье; и эта микрокатастрофа, в дополнение к рентгену чьей-то спины, спровоцировала новый приступ рыданий.

— Детский психиатр? — переспросила Памела. — Тебе не кажется, что это уже чересчур?

— Я и сам так подумал сначала. Сходил в школу и лично встретился с тамошним психологом, затем попытался потолковать по душам с Томми, но все без толку. Нет смысла отрицать: он действительно угрюм и замкнут. Дженис говорит, что мне следует больше времени проводить дома, и я считаю, что в этом она права.

— Значит, ты считаешь, что она права? А я думаю, что это просто эмоциональный шантаж.

— Как это так?

— Ох, Джон, ты просто невыносим. Неужели ты думаешь, что она до сих пор не догадалась о твоей связи на стороне? За все это время?

Она резко села в постели — но не с намерением напасть на Уайлдера, как ему в первый миг показалось, а чтобы погасить окурок, чуть не прожегший простыни.

— Иногда ты меня поражаешь своей способностью тонко чувствовать и вникать в суть вещей, а иной раз бываешь таким тупым и наивным, как… как черт знает что. Ну конечно же, ей все известно. И если она не спросила обо мне напрямик, значит это часть ее стратегии.

— Да, я наивен, — согласился он. — Надо быть очень наивным, чтобы рассчитывать на твое понимание в подобных ситуациях.

— Ну да, вот только я заметила, что для женатых мужчин это обычное дело. Тот же Фрэнк Лейси в свое время замучил меня историями о своих семейных дрязгах.

Это было уже плохо. Если она начала сравнивать его с Фрэнком Лейси, вечер мог закончиться плачевно. Уайлдер поднялся с постели, накинул махровый халат, подаренный ему Памелой на Рождество, и в момент прикосновения халата к телу его озарила свежая мысль.

— Давай-ка сменим тему, — сказал он. — Давай вообще не будем разговаривать. Предлагаю петь.

— Петь?

— Да. Если есть в мире что-то, что я знаю еще лучше, чем старые фильмы, так это старые песни. Разве я тебе этого не говорил? Погоди, надо устроить все в лучшем виде.

Он зашел в ванную комнату, быстро ополоснул лицо, причесался перед зеркалом и расправил отвороты халата. Теперь он был готов.

— Ты готова? — крикнул он. — Тогда включай свет, сейчас будет мой выход.

Дождавшись щелчка выключателя, он распахнул дверь ванной и двинулся к ней через комнату, пританцовывая и напевая:

Колумб открыл Америку,
Гудзон открыл Нью-Йорк,
Франклин открыл электроток,
А Эдисон лампочку первым зажег,
Маркони открыл радиосигнал И над волнами морскими послал.
Но нет открытий важней с того дня,
Когда я внезапно открыл тебя,
А ты открыла меня.[41]

— Шикарно! — сказала она, закончив смеяться и хлопать в ладоши. В процессе представления она сидела неподвижно, обхватив руками колени, как маленькая девочка, а теперь лицо ее восторженно сияло. — Ты даже пел хорошо. То есть ты не просто попадал в мелодию, ты по-настоящему пел.

— Чему тут удивляться? — сказал он, держась на достаточной дистанции, чтобы она не могла услышать, как сильно колотится его сердце. — Не зря же я солировал в церковном хоре.

— Получилось типа облегченно-игривой версии Эдди Фишера[42], — сказала она, — или чуток остепенившегося Фреда Астера[43]. Я требую продолжения концерта! Повтори свой выход из ванной и спой еще что-нибудь.

— Нет, так не пойдет. Секрет успеха любого артиста состоит в умении вовремя остановиться. Кроме того, мне уже пора… сама понимаешь. Пора домой.

— Тогда обещай, что непременно споешь мне в следующий раз.

— Запросто. У меня в репертуаре миллионы песен.

Он грузно присел на край постели и уперся взглядом в свои стоящие на полу ботинки. Должно быть, он выглядел очень несчастным даже со спины, потому что руки Памелы вскоре нежно обвили его торс, а пальцы начали теребить волосы на его груди.

— Бедненький, — сказала она. — Я знаю, ты очень переживаешь из-за своего сына.

— Нет, дело не в этом. Это… черт, ты ведь сама понимаешь. Надо возвращаться домой.

А возвращение домой означало долгую поездку в метро вместе с потерянными и побитыми жизнью ночными обитателями города, — поездку, во время которой ему будет нечем заняться, кроме как вспоминать давние ночи в компании простой и славной девчонки Дженис Брейди, с любовью говорившей о Бруклинском мосте и статен-айлендском пароме, — и все это потому, что «Колумб открыл Америку» была самой лучшей из множества песен, которые помогли ему покорить сердце Дженис Брейди.