Нас повенчали снежинки

Она не стала предупреждать Андрея о приезде: «А я ворвусь в Прагу шальной и влюбленной, и посмотрим, будет ли он мне рад!»

Он был рад. Бешено рад. Когда она позвонила ему и предложила встретиться (не говоря, что звонит из Праги), он мгновенно согласился: «В Москве или в Питере?» Она рассмеялась: «Давай встретимся на таком невозможно красивом мосту, кажется, Карловом?!»

Это были прекрасные, сумасшедшие дни. Узкие мощеные улочки, зеленые холмы, горделивая Влтава, старые площади, сказочные замки, удивительный Пражский град, головокружительные, вырастающие, кажется, прямо из неба соборы, танцующие дома «Джинджер и Фред» – волшебные декорации города, словно выстроенные специально для романтических прогулок.

«Я тебя люблю, люблю!» – неслось над вечерней Влтавой, и благородный рыцарь на Карловом мосту был свидетелем их клятвы друг другу в вечной любви.

По вечерам они возвращались в квартиру Андрея в доме неподалеку от Вацлавской площади. Впервые оказавшись здесь, Маша растрогалась, увидев, как скромно живет ее возлюбленный – никакой роскоши, ничего лишнего, практически спартанская обстановка, всюду книги, книги; особенно Машу тронул лежащий на рабочем столе Андрея ее томик Пастернака (закладкой заложена страница с тем самым снежным стихотворением).

В этой скромной тихой квартире у Вацлавской площади они стали любовниками. Позже Маша шутила, что Прага завершила ее духовное растление, потому что там она окончательно влюбилась в Андрея – смертельно и навсегда.

Они были очень счастливы. Целая неделя счастья – разве мало?!

А что же она сказала Олегу перед отъездом? Правду. «Я еду в Прагу». Ну, или, вернее, часть правды, потому что зачем она едет в Прагу, Маша, разумеется, говорить мужу не стала. А часть правды, при определенных обстоятельствах, между прочим, есть ложь. И когда Маша вернулась из Праги в Москву, ей стало очень плохо – и от давящего чувства вины перед мужем (ненавижу ложь в любом виде!), и от разлуки с Андреем.

Ей тогда было так же плохо, как сейчас – двенадцать лет спустя, в другой весне.

Маша плотнее закуталась в шаль. От высокой температуры у нее перед глазами все плыло, и ее бросало то в жар, то в холод.

К апрелю Данила совсем раскис, не помогала даже дружеская психотерапия и попытки друзей развеять его тоску. Саня с Женей, каждый, как мог, старались помочь приятелю: Саня нарочно назначал встречи в лучших ресторанах (традиционно по пятницам – мужской клуб на Жениной даче), Женя купил два абонемента в фитнес-клуб («Даня, давай подкачаемся, нарастим мышечную массу?!») и уговаривал в мае махнуть в Италию («мужики, возьмем там машину напрокат, прошвырнемся, людей посмотрим, себя покажем?!»), но Данила на все, не хуже той депрессивной принцессы, подружки Трубадура, отвечал отказом, ссылаясь на отсутствие настроения. Он даже отверг Санино предложение познакомиться с «одной девушкой сногсшибательной красоты».

Данила все чаще отказывался от встреч с друзьями, замыкаясь в себе, и искал утешение в более и менее крепких напитках (после увольнения с телевидения он мог вести свободный образ жизни, перебиваясь случайными заработками на свадьбах). Иногда, вспоминая закон «жуткого дальнодействия», он пытался представить, чем сейчас занимается Алиса и что с ней. Даже оказавшись в противоположных концах вселенной, частицы не потеряют своей связи – при изменении или повреждении одной, с другой случится то же самое. И вот ему этой весной так паршиво, что хоть волком вой, но… Алисе тоже плохо. С ней происходит то же самое. Он это чувствовал физически.

Этой весной Алиса (со слов Алекса) была похожа на бледную, исхудавшую сомнамбулу. Весна для нее прорастала сомнениями и печалью – слишком много вопросов к себе и яростного недовольства собой. Ей вдруг стало казаться, что она проживает не свою жизнь, а чью-то другую, кем-то выбранную для нее, и эта жизнь – удобная, комфортная, но чужая. А она словно спит и никак не может проснуться.

Когда Алиса поделилась этим тревожным ощущением с Палной, та усмехнулась:

– Неужели? А вот у меня давно возникали такие подозрения в отношении тебя!

– И что же мне делать? – грустно спросила Алиса.

– Просыпаться! – протрубила Пална хриплым голосом. – И ничего не бояться! Просто представь, что ты хотела сделать всю жизнь, но не осмеливалась?! А теперь возьми и сделай это, черт возьми!

На следующий день Алиса осмелилась замахнуться на мечту – записалась на курсы актерского мастерства в театральной школе. Да, все, чего она хотела, о чем всегда мечтала – был театр. И жизнь без театра – была чужой.

Но вот что странно – спустя месяц, уже занимаясь любимым делом, Алиса по-прежнему не чувствовала себя счастливой. Ей даже легче не стало, напротив, стало сложнее, и сомнения никуда не делись, их разве что прибавилось. Теперь ее главные переживания были связаны с пониманием того, что хорошей актрисой, нет – гениальной такой, как ее бабушка – Александра Пална Смолина, ей никогда не стать, а тогда… в чем смысл? В театральной школе, как и на юридическом факультете, она чувствовала себя инородным телом.