Нас позвали высокие широты

С многочисленными высадками геофизиков и ревизией полевых отрядов руководством Норвежского Полярного института путь до Баренцбурга занял двое суток. Зрительно я сомкнул свой морской маршрут с вертолетным, опознав силуэт острова Амстердам в виде мрачной плоской глыбы с угловатыми береговыми обрывами. Старенький «Сигналхорн» постройки 1912 года пробирался на юг вблизи берега, так что мы могли повторно отнаблюдать те же ледники, с которыми я имел дело в полете 31 августа. С моря и высоты птичьего полета горные цепи в ожерельях ледников и синеве моря и неба при всей эстетической экспрессии выглядят по–разному и не могут не вызывать восхищения в самой заскорузлой душе. Нас, однако, больше всего волновала граница таяния на ледниках, которую мы с палубы срисовывали на карту, сравнивая с ее положением две недели назад. Убедились в хорошем совпадении своих наблюдений.

Работы прибавилось, когда мы обогнули мыс Квадехукен и вошли в пролив Форландсуннет, поскольку мы «срисовывали» ледниковую информацию как с ледников Земли Принца Карла на западе, так и с Земли Оскара II на востоке, фиксируя одновременно и другую попутную информацию, которая могла пригодиться в будущем. Последнее включали вполне доступные горные ледники, удобные бухты или сулой (особое волнение на контакте разных течений) в узкости пролива у Стрелки Сарса, не подозревая, что она пригодится год спустя. Если на восточных берегах граница таяния находилась примерно на высоте около 400 метров, то на низких плоских ледниках Земли Принца Карла у подножия высокого горного хребта, гребни которого нередко превышали тысячу метров, эта замечательная граница располагалась всего на 200 метрах. Почему у Нансена они вызвали какие–то ассоциации с шельфовыми ледниками Антарктиды, я так и не понял, хотя его книгу взял в этот поход специально. С 1906 года, когда их положил на карту шотландец Брюс, из–за отступания фронта они словно попятились ближе к обрывам хребта. Мысленно мы уже представляем границу таяния и накопления оледенения главного острова архипелага: от 200–400 метров на западе в области полупокровного оледенения, с подъемом до 600–800 метров в центре в области горного оледенения, снова снижаясь до 200 метров на восточном побережье. Однако последняя величина требует подтверждения. Завершился наш вояж у причалов Баренцбурга, где состоялся своеобразный бартер: мы получили, наверное, с кило швейцарского шоколада, а экипаж «Сигнпалхорна» обзавелся парой бутылок «Столичной». Однако наш главный трофей явно нематериального свойства: результаты визуальных наблюдений с моря и воздуха, причем в системе других результатов, полученных ранее.

Утром 15 августа мы прибыли в Баренцбург с СевероВосточной Земли, и уже 19–го с очередным попутным рейсом нам предстояло вновь оказаться на долгожданном восточном побережье. Как правило, в спешке маршрут намечен достаточно в общем виде, и уже поэтому обещает немало сюрпризов. При этом пилоты не всегда могут идти навстречу нашим пожеланиям, в силу каких–то своих указаний и инструкций, в сути которых мы не в курсе.

Нашу деятельность на востоке главного острова архипелага на берегах Стур–фьорда привожу по дневнику:

«19.08.66. Бухта Мона.

Все–таки мы попали на восточное побережье. Сидим сейчас в крохотной хижине, в которой уместились с трудом, и слушаем шум ветра и прибоя. Прибой великолепный, по которому я соскучился, так давно его не слышал. Впрочем, здесь он несколько специфический. Белопенные гребни вскипают и рушатся на фоне голубых силуэтов плоских айсбергов, проектирующихся на плоские контуры такого же плоского острова Эдж за Стур–фьордом.

Вылетели в 14.30 двумя машинами Власова и Фурсова по многократно пройденному маршруту через долины Грендален и Рейндален со Свеагрувой, откуда наш вертолет неожиданно направился в Рейндир–бухту, и в 15.40 мы оказались над общим фронтом ледников Паула и Шееле, откуда устремились по сквозной долине, рассекающей остров поперек к Китовому заливу. Вот какой подарок преподнес нам Фурсов накануне своего возвращения на Большую землю: Русановский маршрут 1912 года, но по воздуху!