Нас ждет Севастополь

— У вас есть сын? — спросил Глушецкий. — Почему вы раньше об этом не говорили?

— А зачем? У каждого человека в моем возрасте есть сыновья или дочери. Сын был как сын, ничем не выделялся. Учился в военном училище, потом пошел на фронт. Мне писал редко. Да и, откровенно говоря, вздорный был парень. Недолюбливал я его.

— Вы говорите — был. Как это понимать?

— О, теперь, думаю, он не такой! — с убеждением сказал Гриднев и самодовольно улыбнулся. — Теперь он командир танкового батальона, за бои под Сталинградом удостоен звания Героя Советского Союза. Сегодня порадовал меня в письме таким сообщением. Герой! Золотую Звезду, товарищ командир, выстрадать надо. Теперь я могу гордиться…

— Поздравляю, Артем Архипович. — Глушецкий от души пожал его руку. — Теперь понимаю причину вашего радостного настроения.

— Есть и вторая причина, — улыбнулся в усы Гриднев. — Стал я по вашему совету лечить ноги грязью из Суджукской лагуны. Отлично помогает. Боли прошли. Еще ванн десять сделаю — и опять буду в строю. Еще повоюю! Я словно помолодел, товарищ командир. На душе легче стало от сознания, что еще могу быть полезным Родине. А то было захандрил совсем. Очень плохо, когда мысли в небе, а ноги на печи. У нас в МТС, помню, работал механик Свиридов. Машины знал так, что мог с закрытыми глазами разобрать и собрать любую. Без него МТС как без рук. И вдруг, как на грех, заболел — и отнялась у него правая нога. Лежит он дома, скучает, а в МТС горячая пора, к весне готовимся. Мысли у человека в мастерской, а ноги к постели прикованы. Маета, а не жизнь! Не утерпел он, смастерил коляску и заявился в мастерскую. Так в коляске и разъезжал от трактора к трактору с утра до поздней ночи. Вот и я в таком положении чуть не оказался.

— Давайте, однако, Артем Архипович, займемся планом, — напомнил Глушецкий.

— Точно, — спохватился Гриднев и развернул свою тетрадь.

Глушецкий вынул из чемодана большую папку в коленкоровом переплете.

— Мы посмотрим, как планировал Уральцев. Это его дела, — заметил он.

Развернув папку, он увидел так и неоконченный очерк о Малой земле, личные планы замполита, вырезанные из газет сводки Совинформбюро, планы партийной политической работы. На обложке одной тетради стояла надпись «Ленин и моряки». Глушецкий вспомнил, что Уральцев писал на эту тему беседу к годовщине смерти Ленина, но провести ее не успел. Перелистав тетрадь, он увидел, что беседа написана полностью, и ему вдруг захотелось прочесть ее разведчикам. Пусть она напомнит им о близком человеке, с которым, может быть, они никогда в жизни встретятся, но память о котором сохранится в их сердцах.

Гриднев одобрительно отозвался о намерении командира.

Вечером, когда с передовой вернулся Семененко с товарищами, Глушецкий собрал всех разведчиков в наиболее просторном блиндаже.

— С нами нет нашего замполита, — начал он, — но у нас есть одна беседа, которую он не успел провести. То, о чем он хотел вам рассказать, прочитаю я.

4

Безымянная высота господствовала над Малой землей. Была она пологой, густо заросшей кустами колючего держидерева. По скату, обращенному к морю, проходила дорога из города в совхоз «Мысхако». В февральских и мартовских боях десантники дошли до нее, но дальше продвинуться не смогли. Дорога стала линией обороны. Гитлеровцы заминировали ее. Метрах в двадцати от дороги лежало второе минное поле и проволочное заграждение.

За высотой находились гитлеровские минометные и артиллерийские батареи, которые вели огонь по Малой земле.

Семененко, Кондратюк, Гучков и Логунов два дня и две ночи вели наблюдение за стыком противника на Безымянной высоте, где находились ракетчики. Во вторую ночь саперы проделали проходы в минных полях и в проволочном заграждении. Сделали они это довольно аккуратно, так что и днем нельзя было заметить проделанные проходы.

Весь третий день разведчики проспали в блиндаже стрелковой роты, державшей тут оборону. Первым проснулся Кондратюк. Выглянув из блиндажа и увидев, что близится вечер, он крикнул спящим:

— Довольно дрыхнуть!

Разведчики вышли из блиндажа и по ходу сообщения прошли к небольшой балочке, где протекал ручей. Умывшись, они сели на камни и закурили.

— В животе — тоска смертная, — протянул Кондратюк. — Догадается старшина прислать чего-нибудь заморить червяка или придется терпеть до завтрашнего утра?

— Сухой паек нам дали по сегодняшний вечер, — сказал Логунов. — Сверх нормы у старшины не допросишься. А я бы тоже не прочь… Эх, кабы знать да ведать, где нынче пообедать.

— Полкотелка горяченького неплохо было бы, — поддержал разговор Гучков.

— Прекратить балачки про харч, — сердито буркнул Семененко и облизнул губы. — У тебя, Кондратюк, дыра во рту насквозь просверлена, не можно ее наполнить.

— Эх, главстаршина, — с соболезнованием покачал головой Кондратюк и убежденно заявил: — Нет той птицы, чтобы пела, да не ела. Харч на фронте — наиглавнейшее дело!

— Цыц, говорю! — прикрикнул Семененко.

Кондратюк вздохнул и с завистью посмотрел на двух солдат, несущих в роту четыре ведра с супом и кашей.