Нас звали «смертниками». Исповедь торпедоносца

Первый же день пребывания на новом месте принес нам неожиданное неприятное открытие – мы, люди, оказались не единственными живыми существами, населявшими казармы. Здесь были еще и клопы. Большие, заразы, редко когда доводилось таких видеть. По всей вероятности, они водились в этих местах еще с незапамятных времен и, конечно, очень обрадовались нашему появлению на «своей» территории. Все мы без исключения, невзирая на звания и награды, были безжалостно атакованы этими насекомыми, лишавшими нас покоя и сна. Придешь, бывало, после задания, на кровать плюхнешься… Буквально пару минут спустя они уже начинают по тебе ползать. И кусаются – будь здоров! Ну какой тут отдых! Крутишься, вертишься… Потом заснешь, конечно, усталость-то свое берет, но все равно приятного мало.

– Понятно, почему деревеньку эту Клопицами назвали, – шутили полковые острословы.

Стали держать совет, как оградить себя от посягательств этих назойливых паразитов. Кто-то предложил поставить возле кроватных ножек, по которым, как было замечено, взбираются наши мучители, баночки, наполненные керосином. Клопы, мол, его боятся и поэтому никак не смогут к нам приблизиться. Идея была встречена с энтузиазмом, ведь в той ситуации, в которой мы тогда оказались, побочный эффект в виде неприятного запаха керосина воспринимался нами как небольшое неудобство, к которому легко можно было привыкнуть.

Увы, данное мероприятие никакого успеха не имело. Клопы оказались намного сообразительнее, чем мы о них думали, и быстро адаптировались к новым условиям. Теперь они стали заползать на стены, потом – на потолок, а оттуда, выбрав позицию точно над кроватью, один за другим пикировать на лежавшего на ней человека. Причем совершенно не стесняясь светлого времени суток.

– Ничего, – утешали себя оптимисты, – фрицев они вон сколько времени грызли, а мы здесь явно недолго задержимся. Наши вон как быстро наступают!

Против этих разумных доводов возразить было нечего, но и дожидаться следующего перебазирования, ведя безо всякого преувеличения войну на два фронта, оказалось для нас совсем непростой задачей.

Когда очередной экипаж не возвращается из полета, поневоле задумываешься о своей дальнейшей судьбе. Должен сказать, невеселые мысли приходят тогда в голову. Иногда, бывает, такая апатия навалится, что кажется, ничто не способно вырвать сознание из замкнутого круга тягостных переживаний. Так тоскливо становится, что хоть на стену лезь…

Но давать волю своим чувствам никак нельзя – я ведь летчик, командир экипажа. Мои подчиненные должны верить в меня, поэтому у меня нет права впадать в отчаяние. Приходится брать себя в руки, предельным напряжением воли заставляя мысли переключиться на другой лад. Иначе – никак, верное самоубийство.

Вспоминаешь последнее свидание с любимой, ее глаза, полные чистого искреннего чувства, нежные слова, которыми мы обменялись с ней перед расставанием; или какую-либо забавную историю из кажущейся давно забытым сном мирной жизни, в основном из детства; или просто родные деревенские пейзажи. Глядишь, и улыбка на лице проскользнет, немного попозже и с друзьями поболтать захочется. Не сразу, конечно, но все-таки…

В те суровые годы в ходу у летчиков была следующая поговорка: «Сумел молодой экипаж вернуться домой из своих первых пяти вылетов, значит, есть шанс продержаться еще десять. Пережил и это – может, до тридцати повезет дотянуть, и лишь только тогда можно надеяться дожить до Победы». Иными словами, все, что не убивает, делает нас сильнее, то есть опытнее.

Но суровая реальность боевых действий никогда не дает почивать на лаврах и спустя совсем немного времени вновь испытывает вчерашних триумфаторов на прочность, не зная снисхождения ни к былым заслугам, ни к многообещающим перспективам. Жизнь военного летчика, эта тоненькая ниточка, связывающая прошлое с настоящим, может оборваться практически в любой момент. Каждое пройденное испытание дает лишь некоторую отсрочку, а затем все повторяется вновь и вновь…

Трагическая гибель Эрика Гептнера, одного из самых лучших летчиков полка, произвела на меня неизгладимое впечатление. Тем сильнее оно было, что все произошло на моих глазах…

…Гептнер был родом из обрусевших немцев, тех, что приехали в нашу страну еще в незапамятные екатерининские времена. Родился он в 1907 году и еще мальчишкой, как и многие его сверстники, неизлечимо «заболел» небом. Хоть Эрик и окончил Борисоглебскую школу военных пилотов, долго послужить в рядах ВВС ему не пришлось – непредсказуемая судьба занесла молодого летчика в полярную авиацию, где он накрепко сдружился с Иваном Шамановым.

Когда началась война, оба товарища тут же принялись бомбардировать начальство просьбами об отправке на фронт, на что с завидным постоянством получали неизменные отказы. Но, как я уже упоминал, Шаманову в начале 42-го удалось осуществить желаемое, а вот Гептнеру не везло – никак не хотело его начальство взять на себя ответственность дать рекомендацию в боевую авиацию этническому немцу. Это недоверие очень сильно ранило Эрика.