Нас звали «смертниками». Исповедь торпедоносца

Родился Евграфов в Брянске, но вскоре его семья переехала в Москву, где щупленький мальчишка «заболел» небом. В 40-м году Вадим окончил аэроклуб и, будучи призван в армию, получил направление в Ейское военно-морское авиационное училище. На Балтику молодой пилот попал в июле 42-го, начав боевой путь на летающих лодках «МБР-2». Именно там судьба свела его со штурманом Виктором Бударагиным, вместе с которым в 43-м Евграфов и пришел в 1-й Гвардейский.

Вадим быстро освоился с новой боевой работой, и успехи не заставили себя долго ждать – первые же две торпедные атаки завершились потоплением вражеских транспортов. Надо сказать, удавалось подобное лишь считаным экипажам, но ребята никак не собирались останавливаться на достигнутом. 19 августа Евграфову было присвоено звание Героя Советского Союза. Сам он в то время находился в Ленинграде и узнал об этом на следующий день. Как раз перед вылетом…

До Клопиц Евграфов долетел без приключений, а потом… Не удержался парень и на радостях стал выписывать прямо над аэродромом вензеля воздушного пилотажа, на какие только был способен старый добрый трудяга «По-2». «Здорово! Глаз не оторвать!» – рассказывали позже очевидцы.

А самолет тем временем начал крутить мертвые петли. Одна, вторая, третья… Каждая следующая все ниже и ниже – надо же было разогнать небесного тихохода до нужной скорости… Четвертая стала фатальной – Вадим, не рассчитав высоты, врезался в сопку… А может, немного принял на грудь перед полетом: думал, раз Героя дали, значит, море по колено… Этого уже не узнает никто. Там Евграфова и похоронили, на сельском кладбище в Клопицах. Полк тогда уже находился в Паневежисе…

Виктор Бударагин

Мы несли много потерь: один за другим гибли экипажи от зенитного огня, становились жертвами немецких и финских истребителей. Но это все-таки боевые потери, неизбежность которых предопределена самой природой войны, жестокой и бесчеловечной. А вот в такую нелепую бессмысленную смерть верить как-то не хотелось. Но увы, небо не знает снисхождения к былым заслугам и жестоко наказывает за малейшее к себе пренебрежение, и если это возмездие немного запаздывает, то это лишь призыв одуматься, посылаемый небесной стихией своему фавориту. Жаль, что многие не смогли вовремя услышать его.

В первые месяцы 44-го, когда происходили описываемые мной ранее события, линия фронта претерпела значительные изменения. Красная армия наступала на всем ее протяжении, но особенно радовали сообщения с правобережной Украины. 2 февраля был освобожден Луцк, 10 апреля – Одесса, 14 апреля – Тернополь, а 29 марта – Черновцы. 26 марта войска 2-го Украинского фронта вышли на государственную границу СССР с Румынией, а 12 мая 4-й Украинский фронт завершил разгром крымской группировки противника.

В районе Северной столицы также произошли значительные изменения к лучшему. В результате напряженных боев к марту 44-го была освобождена почти вся Ленинградская и часть Калининской области. Наши войска отбросили врага более чем на двести километров от города на Неве.

Вслед за наступающими пехотинцами и танкистами начала перебазироваться и авиация, в первую очередь истребители и штурмовики – им просто необходимо находиться как можно ближе к линии фронта, а вот мы, торпедоносцы, до поры до времени оставались на прежнем месте. Но в конце июня, как только это стало возможным, 1-й Гвардейский перебрался на аэродром близ деревеньки Клопицы, расположенный в шестидесяти километрах юго-западнее Ленинграда. Теперь мы стали заметно ближе к вражеским морским коммуникациям, что, конечно же, ощутимо поднимало наш боевой дух.

Правда, имелись и довольно веские причины для огорчения. Дело в том, что за месяцы пребывания на одном и том же месте многие из нас довольно крепко приросли к нему. Почти все завязали знакомства с девушками, некоторые, в том числе и я, уже успели жениться. Так что расставание с любимыми переносилось довольно тяжело. Но делать было нечего, пришлось привыкать.

У меня была Машина фотография, небольшая такая, с удостоверения. Тоска придавит – посидишь, посмотришь на нее – немного отпустит. Позже, когда мы перелетели в Паневежис, Маша прислала мне еще одну свою фотографию, девять на двенадцать. Лучезарная беззаботная улыбка, проглядывавшая сквозь некоторое смущение, веселые глаза, еще не изведавшие слез, – во всем этом безошибочно узнавалось довоенное время…

«Наша разлука будет долгой», – подсказывало мне какое-то необъяснимое смутное предчувствие…