Насчет папайи

Даффи не нужны были подробности — совсем не нужны — но он понимал, что знать о них ему не помешает, как бы его от этого ни тошнило. Уиллет знал, как заставить его слушать. Поэтому все, что он сказал, было:

— Спасибо.

Когда на следующий день Даффи пришел на работу, единственное, что отвлекало его от грустных размышлений — это обдумывание деталей предстоящей операции. Среди клиентов, регулярно приезжающих забрать свой товар, он наметил жертву: парочку жуликоватых торговцев аудиоаппаратурой «под хай-фай» — из тех, что продавали дешево, а покупали еще дешевле. Они звенели браслетами, по-приятельски хлопали всех и каждого по плечу, попадись им в руки что-то по ошибке — они присвоили бы это, не моргнув глазом. По мнению Даффи, они считали, что честность — это овощ и растет на грядке.

Полки, куда складывалась их аппаратура, были совсем рядом с углом, где стоял Даффи, и до сих пор именно ему поручали загружать их фургон. В течение рабочего дня, делая вроде бы лишь то, что ему велели делать, Даффи умудрился перекинуть небольшой ящик с японскими зажигалками в секцию, смежную с секцией аудиотехники.

Об их приезде становилось известно сразу всем работникам «Грузоперевозок»: они подъезжали с открытой раздвижной дверью, врубив на полную мощь «Капитал-радио».[10] На фоне будничной погрузки и разгрузки это казалось настоящим событием. Если за рулем был тот, что расфуфыренней, он всегда выискивал на асфальте масляные лужицы и пытался сделать разворот ударом по тормозам.

Ближе к концу дня прикатила их громыхающая и скрежещущая колымага, встала раком к платформе возле их секции, они выключили мотор, но радио так и осталось орать. Крикнув Даффи: «Эй, придурок, поторапливайся», они отправились обольщать (насколько это было возможно) миссис Бозли и обмениваться с ней расписками. Даффи загрузил в фургон шесть коробок с магнитофонами, шесть коробок с проигрывателями, шесть коробок с радиоприемниками, шесть коробок с усилителями и один маленький ящик с японскими зажигалками, с которого предварительно содрал ярлык: зачем обрекать людей на угрызения совести (хоть это и сомнительно). Он задвинул зажигалки между проигрывателями и стенкой фургона, чтобы Глисон, когда будет сверяться со списком, их не заметил.

Торгаши выбрались из офиса миссис Бозли, Глисон прошелся с блокнотом и проверил погрузку, водитель заорал: «Эй, придурок, не забыл копченую лососину?», Даффи в ответ крикнул: «Она под сиденьем», и громыхающий фургон тронулся с места.

Даффи не знал, что будет с зажигалками, когда они станут разгружать свой фургон, но, скорее всего, они не будут делать это сами. Наверняка у них есть для этого какой-нибудь немощный старик-рабочий. Хозяева зажигалок должны были приехать за ними завтра, и за секцию, где они хранились, отвечал Кейси, так что Даффи не нужно было об этом беспокоиться. Зажигалки могли позаботиться о себе сами.

Успешно осуществив свой план, и не имея особенной работы, Даффи снова приуныл. Он то и дело ловил себя на том, что высматривает в стеклянной будке белокурую макушку миссис Бозли, и в голову ему лезли дикие, праздные мысли, которые до сих пор не было никакой возможности проверить. И все оттого, что мистер Далби перед тем, как трахнуть своих девиц, нюхает кокаин, и оттого, что Уиллет рассказал ему несколько неприятных истин.

Даффи всегда был прагматиком. Три года в полиции только упрочили эту сторону его натуры, и меняться он не собирался. Он не идеализировал законы и не возводил в абсолют их соблюдение. Он знал, что такое «ты мне — я тебе», умел посмотреть на какие-то вещи сквозь пальцы и при случае позволял задержанному отделаться нотацией. Он не думал, что цель оправдывает средства — хотя иногда, конечно, она-таки ее оправдывала. Он не считал все преступления одинаково преступными; чему-то он просто мог не дать ход. Но несмотря на весь его прагматизм, существовали преступления, к которым он был беспощаден. Таким было убийство: с этим были согласны все. Такой была продажность в полиции, но когда Даффи на собственном опыте узнал, что это такое, он стал относиться к этому еще более серьезно. Таким было изнасилование: Даффи не любил копперов, которые считали изнасилование чем-то вроде небольшого мошенничества, приправленного капелькой эротики. И таким был героин…

Семь лет назад при слове «героин» он представлял себе стариков-китайцев, погруженных в маковые грезы; но сейчас он больше так не думал. Уиллету можно было и не стращать его мертвыми младенцами — Даффи и так имел представление о том, что это такое, — со времен Лесли. Он смеялся над пакистанцами в нашпигованных наркотой ботинках, но он самолично оторвал бы им ноги, будь у него такая возможность. Ему были известны цветистые китайские фразы — оседлать огненного дракона, играть на губной гармонике, дать залп из зенитных орудий — они не завораживали Даффи, только не после случая с Лесли.